Сама дорога берет начало от великолепной церкви в стиле барокко с элементами неоклассицизма Носа Сеньора де Канделариа (более известной как место, где проводилась полицейская зачистка улиц 1993 года, в ходе которой было убито восемь и ранено еще семьдесят семь уличных мальчишек, которые спали на ступенях). Оттуда она спускается мимо устрашающего дворца Дуки де Кашиас, в котором расположен Генеральный штаб бразильской армии (больше известный как единственный Генштаб в мире, ограбленный средь бела дня взломщиками банкоматов), идет мимо сломанной башни с часами, мимо блестящей черной высотки – префектуры Рио-де-Жанейро, а потом постепенно затухает на севере Рио. Смелый замысел, пожалуй, мог бы удастся, попытайся власти одновременно с дорогой модернизировать еще и некоторые социальные институты этого сложного города. Но по сей день на магистраль справа падает тень от фавелы Провиденсиа, а слева – от уродливых струпьев трущоб, покрывающих горы. Она словно исполинская окаменевшая морская звезда, раскорячившаяся между небоскребами центрального Рио; лучи этой звезды, как морскими рачками, облеплены ржавыми трущобами, а тропический лес кое-где заползает ей на спину, будто водоросли.
Это место первым стали называть фавелой, сказал мне Фабио, вытягивая шею, чтобы рассмотреть из своего окна северное крыло. Провиденсиа была основана солдатами, возвращающимися после войны Канудос, кровопролития на северо-востоке Бразилии в 1897 году, когда правительство федеральной республики уничтожило более 25 тысяч человек, основавших религиозное поселение, потому что боялось «бунта фанатиков» (Фавелла – имя холма, у подножия которого располагалось поселение оборванцев). Бразильцев не назовешь воинственной нацией, но то была война поистине библейских масштабов. По одну сторону – армия едва оперившейся и пока непрочной Бразильской республики, по другую – мятежник, получивший прозвище Антониу Проповедник, и преданные ему последователи, вооруженные серпами крестьяне.
Антониу был настоящим фанатиком нового мира, скитался по бразильским пустыням sertгos, питался саранчой и корой и пророчествовал об Апокалипсисе или делал, например, такие поразительные предсказания: «В 1898 году будет очень много шляп, но мало голов». Он был сумасшедшим, он был голодным, и очень скоро вокруг него стали собираться другие такие же голодные и сумасшедшие люди. И по сей день фальшивым проповедникам в Бразилии удается сколачивать миллионы, обводя вокруг пальца людей, у которых ничего нет, – образованные бразильцы только диву даются, не в силах понять, как и почему это происходит. В отношении последователей Антониу, по крайней мере, понятно: тирании они предпочли безумие. После отмены рабства в 1888 году страну наводнили претенденты, которым некуда было деваться, кроме как к нему.
Когда солдаты вернулись в Рио, желая получить дома, награды и славу, которые им сулили за участие в бойне, правительство – весьма предсказуемо – обещание не сдержало. Вот тогда-то все и началось. Бразильские землевладельцы, жившие в центральном Рио, пришли в негодование из-за солдат, начавших строить себе лачуги на склонах холмов, практически у них над головами. В газетах тех лет велись дебаты по этому поводу, в архивах сохранились статьи, в которых предлагались разные способы избавиться от неприятного соседства. Но в этих статьях ни разу не была высказана простая мысль о том, чтобы построить приемлемое и достойное альтернативное жилье, поэтому фавела Провиденсиа так и осталась на своем месте. И в самом деле, сдвинуть ее с места, кажется, невозможно – не помогают ни предложения правительства «переместить» людей на засушливые, не имеющие выхода к морю земли на северо-западе Рио, ни регулярные полицейские облавы, ни даже бесконечные оползни, уже унесшие в общей сложности половину всех домов этого байру.
Мы миновали безлюдные цементные трибуны Самбадрома, знаменитой улицы, с которой каждый год в феврале стартует карнавальное шествие. Позади виднелись фавелы Фалете, Фогетейру и Празереш, они прилепились к холмам всех оттенков терракотового, красного и коричневого – в Бразилии это цвета земли и нищеты. Единственным исключением была странная белая полоска за Самбадромом, фавела Короа, в которой жители Санта-Терезы по выходным приобретают кокаин. Власти выдали жителям этой фавелы несколько тысяч галлонов белил, чтобы нищета не так бросалась в глаза, когда камеры показывают карнавал, – теперь их лачуги выделялись, как белая прореха на расползшейся ржавой кляксе.
Высоко на холме слева я увидела белоснежные готические шпили Шато Идеал, где Густаво в праздности проводил время у бассейна. Отсюда замок казался маяком, воздвигнутым на возвышении из многих миль ржаво-красных волн фавел.
В этот момент Авенида Президенте Варгас рассыпалась на несколько отдельных дорог. Наша часть превратилась в грубо гудронированое шоссе, а окрестные улицы все больше походили на трущобные кварталы северного Рио. Справа от нас появились угольно-серые железнодорожные пути. Граффити на стенах от одной железнодорожной станции к другой становились все мрачнее и агрессивнее. Снова и снова появлялся значок КВ – «Команду Вермелью», одной из крупных преступных группировок, занимающихся наркоторговлей. Раскидистые оити, которые тянутся вдоль улиц южного Рио, исчезли, зато на каждом шагу теперь встречались устрашающе-агрессивного вида полицейские посты. Слева от нас бесшумно проехал черный «рэнджровер», украшенный огромным серебристым черепом и скрещенными костями. Я успела разглядеть полицейских в черной форме, вооруженных пулеметами. На всех были солнцезащитные очки-авиаторы и черные футболки в обтяжку. «УПОВАЕМ НА БОГА», – было написано на заднем стекле. Я вопросительно обернулась к Фабио.
– БОПЕ,[53] – шепнул он.
– Кто они такие? – спросила я.
– Эскадроны смерти, – ответил он снова шепотом.
– Да ладно тебе, какие еще эскадроны смерти? – засомневалась я.
– Ты что, сама не понимаешь, что такое эскадрон смерти? – сухо спросил Фабио.
– Самосуд?
Но Фабио промолчал. Вместо ответа он начал напевать песнь о приезде в Мангейру: «Прибыли, Мангейра, о-о, вот и Мангейра!», – другие пассажиры смотрели на него и улыбались.
Мы вышли из автобуса около Государственного университета Рио-де-Жанейро, здания в советском стиле, охраняемого гражданской полицией, и отправились в фавелу. Бразильский флаг, украшенный позитивистским и идеалистическим девизом «Порядок и прогресс», безжизненно обмяк от полуденной, как в духовке, жары. Горстка дешевых лавчонок, синие пузыри – будки телефонов-автоматов и учебные корпуса служили нуждам немногочисленных студентов (время от времени кто-нибудь из них появлялся и проходил по огороженной территории). В отсутствие морского ветра – до Санты-Терезы бриз все-таки добирался – температура была минимум на пять градусов выше, и я держала руку козырьком над глазами, чтобы защитить их. Цифровое табло часов-термометра показывало 38 градусов. Мы свернули за угол, и Фабио махнул рукой:
