"З сентября 1933 года.
…Николай Петрович с Абалаковым ушли. Лежу один, постепенно теряю представление о времени. Перед уходом Н.П. оставил мне альпинистскую кухню со снегом и метой, но нет сил её зажечь. Знаю, что тогда опять начнётся рвота.
Думаю, что с их возвращением придётся делать попытку спускаться вниз. Совершенно себе не представляю, что буду делать. Сил нет перевернуться с боку на бок, а не то, чтобы идти. Наконец, даже если бы силой громадного напряжения удалось спуститься в лагерь «6400», дальнейший спуск по ребру по лестницам и верёвкам для меня невозможен. Лучше и не пытаться, — иначе стащишь ослабевших товарищей.
Для меня возможность гибели — не неожиданность. Я её учитывал с первого дня организации экспедиции. Жалко только Людмилу, она больна, и ей без меня будет плохо.
Погода прекрасная, ветра нет. Солнце начинает скрываться за горами. Появляется луна. Светло, как днём. Их слишком долго нет…
…От волнения моё состояние сильно ухудшается. Если они не вернутся, останусь тут. Без них и пытаться спускаться не буду…"
Ещё на километр ниже, в лагере «5900», у двух маленьких палаток на краю фирнового обрыва, стоит Цак. Он провёл здесь двое суток в полном одиночестве, дожидаясь носильщиков с продуктами, чтобы идти с — ними наверх на помощь штурмов группе. Напряжённо наблюдает он в бинокль за лагерем «5600».
Здесь, в лагере «5600», кипит работа. Дудин и Гок Харлампиев добились согласия носильщиков идти на другой день верхние лагери. Гок отбирает продукты, распределяет кладь. Доктор Маслов формирует походную аптечку. Дудин пишет подробные записки Цаку и нам в лагерь «4600».
В лагере «4600» Каплан и я, обрадованные сообщени Маслаева о выходе двух штурмовиков к вершине, гадаем об участи. Ураим Керим с мокрым чаем на воспалённых глазах лежит в палатке. На скалах на склоне Орджоникидзе по — прежнему дежурит, наблюдая за горой, Маслаев.
Между тем Абалаков на северной стороне вершинного гребня находит выходы скал. Он складывает из камней небольшой и прячет в него консервную банку с запиской о восхождении Затем он возвращается к середине вершинного гребня. Здесь
он встречает Горбунова, пытающегося побелевшими от мороза пальцами фотографировать и определять по приборам точное расположение ближайших вершин. Абалаков вынимает походный альбом и делает спешные зарисовки.
В наступающей темноте альпинисты пускаются в обрата путь.
Блики лунного света лежали на фирновых полях, когда победители вершины вернулись в лагерь.
Гетье, считавший, что они заблудились или замёрзли, услышал шуршание снега под окованными сталью шекельтонами и голос Горбунова:
— Вершина взята! Ноги целы!
Но когда сняли шекельтоны, оказалось, что у Горбунова пальцы ног жестоко отморожены. Абалаков несколько часов оттирал их снегом. Оттирания не помогли.
На другой день утром приступили к спуску. Для Гетье, пролежавшего четверо суток без еды, с тяжёлым сердечным припадком, ослабевшего настолько, что он не мог пошевелиться, спуск, казалось, был невозможен. И тем не менее он спустился. Спустился благодаря изумительному инстинкту самосохранения, благодаря тысячелетиями выработанной способности человеческого организма приспособляться, бороться за существование.
"4 сентября.
…Нужно спускаться вниз. Каждый лишний час пребывания наверху уменьшает вероятность благополучного спуска Горбунова по ребру.
Начинаю одеваться. Каждое движение даётся с громадным трудом, но, к счастью, рвоты нет. Вылезаю из палатки и пытаюсь встать, но сейчас же сажусь, нет сил, голова настолько кружится, что с трудом сохраняю равновесие. Однако нужно идти. Беру рюкзак с спальным мешком и делаю несколько шагов. — Опять сажусь. Н.П. с Абалаковым пошли укреплять станцию. Пытаюсь идти один, но снег проваливается, и нет сил протаптывать дорогу. Сажусь и жду их возвращения. Наконец они приходят. Связываемся и начинаем спуск. Идти последним несколько легче, передние утаптывают снег. Через несколько десятков шагов прошу остановиться, сердце не справляется с работой. Н.П. бодрит и торопит. Я понимаю, что ему нужно как можно скорее спускаться из-за отмороженных ног. С громадным трудом встаю и продолжаю спуск. Иногда кажется, что сердце не выдержит".
Подошли к узкому фирновому гребню, в конце которого стояли палатки лагеря «б 400». Гетье пошёл первым. Шатаясь от слабости, балансировал он на снежном лезвии над пропастями. Следя за каждым его движением, шёл за ним Абалаков, готовый, в случае падения Гетье, спрыгнуть на противоположную сторону гребня.
Так можно было дойти до лагеря «6400». Но было неясно, что делать дальше. Спуск по скалистому ребру был неразрешимой задачей. Абалаков мог страховать на нём одного из своих больных товарищей, но не обоих сразу.
Но, подойдя к палаткам, увидели возле них людей. За полчаса до прихода штурмовиков в лагерь «6400» туда поднялись Цак, Нишан и Зекир с продовольствием и медикаментами. Помощь пришла вовремя, появилась надежда на благополучный спуск.
Следующий день пришлось провести в лагере «б 400». Абалаков, бывший накануне в слишком светлых очках, ослеп.
6 сентября начали спуск по ребру. Горбунов шёл с Абалаковым, Гетье — с Цаком.
Много мужества и самоотверженности проявил Цак 30 августа, когда, стремясь возможно скорее оказать помощь верхней группе, он спустился по ребру в одиночку. Но теперь, связавшись верёвкой с шатающимся от слабости Гетье, готовым на каждом шагу сорваться в пропасть и стащить его вместе с собой, Цак показал подлинный героизм.
Гетье впоследствии записал об этом в своём дневнике:
"6/IX.
У Абалакова резь в глазах почти совсем прошла. Решаем начинать спуск. Одеваемся и вылезаем из палаток. Н.П. с Абалаковым идут впереди. Ждём с Цаком, когда они несколько спустятся, чтобы не сбросить на них камней, после чего сами начинаем спуск. Иду по узкому скалистому ребру, как пьяный. Голова кружится, ноги так слабы, что не держат. Вот уже шесть дней, как я совсем ничего не ем, а до этого четыре дня был на голодном пайке.
Смотрю вниз, на двухкилометровые пропасти. Полное безразличие — упаду или нет. Балансируя, начинаю спускаться. Руки с трудом удерживают верёвку, закреплённую на крюках. Антон (Цак) молодчина, спокоен и не торопит. Идти связанным с человеком в таком состоянии, как я, — это на грани самоубийства. Кричу ему, что страховать его не буду, так как при моем состоянии это бесполезно, а я потеряю последние силы. Н.П. с Абалаковым идут также не быстрее нас. Ждём, когда они пройдут дальше. Цак даёт мне подержать свой ледоруб, я его кладу рядом, забываю о нем и при неосторожном движении сталкиваю вниз. Он делает несколько скачков по скалам и исчезает в бездне. Отдаю Цаку свой ледоруб. Положение наше сразу значительно ухудшается. Идти без ледоруба по скалам ещё кое-как можно, но по ледяному склону и фирновым гребням до крайности трудно.
