Виктор Фомин - Океан. Выпуск седьмой

На палубу вышла Лиза, и оживились бодрящиеся старички и молодящиеся старушки с розовыми и голубыми шевелюрами. Как же, молодая красивая девушка среди этих красных дикарей! В Лизу впились десятки биноклей. Слышались громкие реплики на различных языках. Но разобрать, что они там говорят, было трудно.

На лайнере спустили за борт сетку, предохраняющую от нападения акул, и туристы начали купаться. Они подплывали к нашему борту и приглашали нас посоревноваться в плавании. Наш капитан разрешил купаться и нам. С борта «Вьюги» спустили парадный трап и несколько штормтрапов, чтобы в случае появления акул можно было быстро всем подняться на борт. Наши моряки начали прыгать в воду.

В детстве я жил на Волге и, как каждый волжский мальчишка, летом от темна до темна не вылезал из воды. Тогда же я приохотился прыгать с барж, а если разрешали, то и с верхних палуб пассажирских судов. Прыжок «ласточка» мне хорошо удавался.

Я немного поплавал у борта судна, а потом поднялся на него, нашел Лизу и попросил ее дать мне какое-нибудь старенькое платье, бюстгальтер и красную косынку.

— Мы сейчас с вами разыграем интуристов, — сказал я ей.

Лиза ушла к себе в каюту, и разочарованные старички и старушки хотели было расходиться. Но вдруг они увидели, как советская девушка в легком пестром платье и красной косынке начала проворно забираться на мачту. Это, конечно же, вызвало оживление. Вот девушка взобралась до верха мачты, прошла, балансируя, по рею, остановилась на конце его в нерешительности, держась одной рукой за топенант, улыбнулась всем, кто смотрел на нее, и вдруг оттолкнулась ногами от рея и полетела вниз. Туристы ахнули. Но девушка, пролетев в красивом прыжке «ласточкой», уже вошла в голубую гладь. Да так искусно, что почти не подняла брызг.

Моряки и туристы бурно выражали свой восторг. А девушка быстренько поднялась по штормтрапу и скрылась в каюте. Через несколько минут она вновь появилась на палубе, переодетая в другое платье.

Вскоре от лайнера отвалил катер и подошел к нашему борту. Морской итальянский офицер передал нам огромную корзину, наполненную какими-то экзотическими фруктами и оплетенными соломкой большими бутылками с итальянским вином кьянти. Он объяснил, что все это предназначается очаровательной и отважной девушке как дань восхищения капитана, экипажа и пассажиров лайнера.

Лиза вышла навстречу к итальянцам, офицер поцеловал ей руку, наши моряки приняли дар. На итальянском лайнере оркестр в честь Лизы исполнил бравурный марш, туристы громко аплодировали и кричали «браво». Лиза, раскрасневшаяся и возбужденная, кланялась и смеялась до слез.

Да что там итальянцы! Многие наши моряки, и в том числе наш капитан, весь этот розыгрыш приняли за чистую монету и были убеждены в том, что прыгала и в самом деле Лиза. В общем, наш маскарад удался на славу. Лиза была героиней дня. На вопрос, кто же это действительно прыгал, Лиза очаровательно смеялась, шутила, а я на полном серьезе убеждал всех, что вообще нырять не умею. И многие поверили.

Лайнер ушел, а к обоим бортам нашего судна подошли плашкоуты, груженные углем, и несколько десятков арабов, образовав конвейер, начали довольно быстро заполнять наши угольные ямы. Живая рабочая сила обходилась капиталистам дешевле, чем подъемные краны или углепогрузчики.

Мы закончили погрузку угля и совсем было уже собрались выходить в море, как неожиданно к нам заявилась местная полиция и опечатала наше судно: повесила на мачту ленту с печатью. Оказалось, что по распоряжению из Парижа наше судно арестовывалось за царские долги Франции. На борту был установлен полицейский пост. Правда, выход на берег оставался свободным, но для связи с Родиной нам предложили образец открытки, в которой сообщалось, что я, мол, жив и здоров, поздравляю с праздником (если в этом была необходимость), задерживаюсь на неопределенный срок в Алжире, целую, до встречи. Нас предупредили, что мы должны придерживаться именно этого текста на французском языке. В противном случае наша корреспонденция отправлена не будет.

Арест продолжался несколько месяцев. Мы стояли и ждали окончания диалога об оплате долгов. Это ожидание продлилось бы еще невесть сколько, если бы не вспыхнуло так называемое Абиссинское восстание. В Алжир прибыли французские войска, и нам предложили покинуть порт.

А далее были Греция, Турция, совершенно незабываемый проход через Дарданеллы и Босфор и, наконец, Родина. В Одессе, куда мы пришли, был уже снег, дули холодные ветры.

Так закончилось первое в моей жизни плавание, которое оставило в моей душе столь неизгладимое впечатление, что каждую подробность его, каждый день и буквально час я помню до сих пор. Оно определило и всю мою жизнь, так как в нем я окончательно убедился, что путь свой выбрал правильно и что никогда иной судьбы не пожелаю. И всю мою долгую и нелегкую моряцкую жизнь я прожил с мечтой о еще не открытых мною странах, людях, впечатлениях. Мечта мне помогала и окрыляла.

Сухощавый, гладко выбритый человек в чесучовом пиджаке на секунду оторвался от бумаг, быстро взглянул на нас с Петькой и спросил:

— Вам чего, ребята?

— Работать у вас хотим, — сказал я.

— Специальность?

Этот человек задавал слишком короткие вопросы. Он, кажется, не принимал нас всерьез, а нам надо было, чтобы с нами серьезно и внимательно поговорили.

— Специальность? — повторил он, нетерпеливо поглядывая то на меня, то на бумаги, пока я, став на удивление косноязычным, объяснил, что специальности никакой нет, но что мы согласны работать грузчиками.

— Грузчиком не так-то легко работать, — сказал человек, и по его лицу впервые промелькнула тень заинтересованности. — Нужно здоровье, выносливость, опыт.

— У меня второй разряд по боксу, — угрюмо сказал я.

Когда мне случалось сообщать кому-нибудь, что у меня второй разряд по боксу, это всегда производило впечатление. Но взгляд человека в чесучовом пиджаке ничего не выразил.

— Нет, — сказал он, — ребята, вы, видно, грамотные, незачем вам в грузчики идти. И мне неинтересно: сегодня принял — завтра увольняй. Все равно больше недели не выдержите. В общем, подумайте и заходите завтра. А сейчас мне некогда.

И он углубился в бумаги.

— Чего ж ты молчал? — упрекнул я Петьку, когда мы вышли на улицу.

— А чего говорить? — Петька достал папиросу, он недавно начал открыто курить. — Этот тип прав. Что ты знаешь о работе?

Что я знаю о работе?! Этот вопрос мне сегодня задают уже второй раз. Утром отец, с грохотом опрокидывая стулья, — он опаздывал на службу — бегал по комнате и кричал: «Уйти из дневной школы за год до выпускных экзаменов! Мальчишество! Рабочий стаж ему нужен! У тебя не будет ни стажа, ни порядочных знаний, ни порядочного аттестата. Учись лучше, готовься к конкурсу — и пройдешь в институт без стажа! Ты просто начитался производственных романов и думаешь, что работа — это что-то вроде твоих спортивных соревнований…»

Отец, конечно, был неправ. Честно говоря, я плохо думал о работе. Разумеется, я прочитал несколько романов о строителях, видел и кинокартины о монтажниках, верхолазах, токарях-скоростниках, но прочнее всего представление о работе у меня связывалось вот с этой ежедневной спешкой по утрам, когда отец, нервно постукивая то одной, то другой ногой, надевает в коридоре галоши и, убегая, сильно хлопает дверью, потому что тихо прикрыть ее уже не хватает времени.

Я без колебаний принял предложение Петьки поступить куда-нибудь на завод, а аттестат зрелости получить в вечерней школе. Так мы обезопасим себя от всех случайностей конкурса и обязательно попадем в институт. Но на какой завод поступать, какую специальность себе избрать? По этим вопросам мы с Петькой никак не можем договориться. Петька считает, что нам нужно только одно — как можно больше свободного времени для занятий. Мне же хочется, чтобы специальность была интересной и чтобы зарабатывать не хуже взрослых.