Этим утром, в первую неделю февраля 1951 года, я вышел из Амары, наняв в Маджар-эль-Кабире лодку, которая должна была доставить меня за пять миль вниз по течению к дому Фалиха бин Маджида на пороге озерного края. Его отец, Мадрид аль-Халифа, был одним из двух верховных шейхов большого племени аль бу-мухаммад, насчитывавшего 25000 воинов. Я надеялся провести несколько месяцев на озерах; Дугалд Стюарт сказал, что Фалих — как раз тот человек, который может помочь мне в этом.
Сидя в неудобной позе на дне лодки, я с надеждой смотрел вперед, ожидая за каждым очередным поворотом реки увидеть начало озерного края, но темный поток продолжал струиться по бесконечной плоской равнине.
Вот еще один поворот, и русло раздвоилось. Вдоль главного протока выстроился ряд больших жилищ, умело сооруженных из тростника. На открытой площадке за ними стоял одноэтажный кирпичный дом с плоской крышей, что делало его похожем на форт. Но больше всего меня поразило здание с полукруглым сводом, крыша которого была выложена желтыми циновками. На обоих торцах плавная линия крыши заканчивалась четырьмя суживающимися кверху колоннами. Здание было расположено на стрелке между двумя протоками.
— Это мадьяф шейха Фалиха, — сказал старик.
Юноша, стоявший у входа в мадьяф — гостевой дом, — вошел внутрь, и через мгновение несколько мужчин вышли и остановились, ожидая, когда я высажусь на берег.
— Вот шейх Фалих, — сказал старик, указывая на коренастого человека в коричневом плаще из тонкой ткани, надетом поверх свободного халата из тяжелого темного материала.
Как только нос лодки коснулся берега, мальчик ловко спрыгнул на берег и придержал лодку, пока она не развернулась бортом. Затем старший гребец сошел на берег, приблизился к Фалиху и, поцеловав ему руку, сказал:
— Англичанин из Амары, йа мухафаз (о покровительствуемый Аллахом).
Фалих окинул меня взглядом и произнес:
— Добро пожаловать!
У него было волевое, мужественное лицо, чисто выбритое, за исключением коротко подстриженных усов. Густые темные брови почти смыкались над крупным носом. Лицо было обрамлено складками традиционной черной с белым куфии, удерживаемой на голове массивным черным игалем. Как только я поднялся, лодка покачнулась, через борт полилась вода. Фалих сказал:
— Подожди минутку.
Затем он обратился к гребцам:
— Живее! Помогите ему.
Он протянул мне свою сильную руку, помогая выйти на берег, и повторил:
— Добро пожаловать!
Повернувшись к какому-то мужчине, стоявшему рядом с ним, он приказал:
— Проследи, чтобы вещи англичанина отнесли в мадьяф.
Затем он повел меня ко входу.
— Благоволи войти. Чувствуй себя как дома.
Сбросив обувь, я прошел между колоннами. Каждая из них, футов восемь в обхвате, представляла собой связку гигантского тростника, очищенные стебли которого были стянуты так плотно, что поверхность колонн казалась гладкой, как бы отполированной.
В большом зале стоял едкий запах дыма, и после яркого солнца здесь было полутемно. Вдоль стен маячили неясные фигуры людей.
Я воскликнул:
— Салям алейкум!
И они хором ответили:
— Алейкум ас-салям!
Мы сели на аляповатые коврики, расстеленные поверх циновок, а остальные уселись вдоль стен. Те, у кого были винтовки, положили их перед собой. В глубине помещения я заметил два изумительных старинных ковра в синих и золотистых тонах, убранных с почетного места ради новых — тех, на которых мы сидели. В дальнем конце у стены я заметил деревянный сундук, а недалеко от входа — установленный в деревянной раме большой глиняный кувшин, наполненный водой. Другой мебели не было. Примерно посередине комнаты, немного ближе ко входу, располагался очаг, в нем горел огонь. Рядом выстроилась дюжина кофейников, самый большой высотой около двух футов. В этот кофейник, по принятому у арабов обычаю, сливалась гуща от предыдущих заварок кофе. Когда прибывал какой-нибудь важный гость, в самом маленьком из кофейников всегда заваривали свежий кофе. Старик в белой рубахе — единственный человек кроме меня, не носивший плаща, — занимался приготовлением кофе в соответствии с освященным временем ритуалом. Как только кофейные зерна поджарились, кахвачи начал толочь их в медной ступке, выбивая четкий ритм. Этот приятный звук как бы указывал на то, что в гостевом доме шейха приготовляют кофе, и приглашал принять участие в церемонии всех, кто мог его услышать. Затем, держа в левой руке кофейник, а в правой — две фарфоровые чашечки размером чуть больше рюмки для яйца, старик налил немного кофе в верхнюю чашечку и предложил ее Фалиху, который велел ему подать кофе сначала мне. Я, в свою очередь, отказался. Но Фалих продолжал настаивать, и я взял чашку, а старик налил немного кофе во вторую чашечку для Фалиха. Кофе был крепкий и горький. Зная арабский обычай, я выпил три порции и только после этого слегка встряхнул чашечку, чтобы показать, что мне достаточно. Старик медленно ходил по комнате, подавая кофе остальным в соответствии с их рангом. Фалиху, мне и двум моим гребцам подали также сладкий черный чай в стаканчиках с золотым ободком, напоминающих по форме песочные часы. В дом вошел шестнадцатилетний юноша, старший сын Фалиха. У него был отцовский крупный нос, но лицо было узкое и менее волевое. Фалих представил мне своего сына, назвав его «твой слуга». Затем он поручил ему позаботиться о завтраке и обратился ко мне:
— Мне неловко, оттого что я не могу предложить тебе достойную пищу, но ты приехал без предупреждения. Прошу меня извинить. Я думаю, ты предпочтешь поесть то, что уже готово, а не ждать, пока мы зарежем овцу. Ведь ты, наверное, голоден после долгого путешествия.
Среди арабов долгие паузы в разговоре не смущают ни хозяина, ни гостя. Фалих два-три раза спросил меня, как я себя чувствую, а я дал полагающийся в таких случаях ответ:
— Хвала Аллаху!
Несколько раз он также спросил, было ли мое путешествие удачным, и я отвечал:
— Вполне. Хвала Аллаху!
Кроме нас, никто в комнате не произнес ни слова. Через некоторое время Фалих вернулся к своим утренним делам, ибо мадьяфы были не только домами для приема гостей; в них шейхи заседали утром и вечером, отдавая распоряжения по хозяйству и разрешая споры между своими сородичами.
Некоторые шейхи, например Маджид аль-Халифа, отец Фалиха, имели обширные хозяйства, приносившие им сотни тысяч фунтов в год. Когда-то земля принадлежала племенам, и шейх правил лишь до тех пор, пока племя признавало его. Но последнее время шейхи фактически завладели землей; у оседлых племен они стали землевладельцами, а их соплеменники были низведены до положения работников, обрабатывающих поля в обмен на долю урожая, без всякой гарантии на то, что эти поля останутся за ними на длительный срок, Теоретически все земли в провинции Амара принадлежали государству, которое сдавало их в аренду шейхам. Последние, однако, платили налоги и считали землю своей собственностью, и, пока они обладали силой, никто не оспаривал их права на землю.
