уемистые. По дороге случайно все эти книги сгорели. Но в свите государя оказался человек, некто Чжан Ань-ши, который наизусть упомнил содержание книг примерно на три телеги. Еще теперь говорят про обладающего большой памятью начетчика: в груди у него (т. е. в центре его мышления, иногда даже в животе), три кузова, или три телеги.
Я продолжаю свою прогулку по монастырю.
Два красивых павильона с круглой, радиусообразно выложенной черепичной крышей, содержат в себе по мраморной глыбе, покоящейся на черепахе. Это богдыхан, года правления которого называются «Парением ввысь» (Цянь-лун, 1736—1796) [7], затратив массу денег на украшение и улучшение храма, основанного еще в XIII в., решил запечатлеть свои деяния и с этой целью написал нечто вроде красивой оды [8], повелев затем перевести ее на тибетский, монгольский и маньчжурский языки, высечь все эти письмена на мраморе и водворить изготовленные памятники в специальные павильоны. Кроме этого, Цянь-лун написал массу замысловатых фраз, взятых из буддийских писаний, для украшения стен храмов.
Я выхожу теперь из царства дерева, черепицы, меди и вступаю в царство мрамора. Передо мной ряд мраморных лестниц, ведущих от арки к арке, взбирающихся до огромной ступы [9] (о ней — ниже) и ползущих по ней вплоть до слияния с общим белым сверкающим фоном. Огромные туи посылают свои ветви всюду. Они врезаются в арочные отверстия, пересекают лестницы, тянутся из щелей в мраморной стене, ползут далеко вверх и, наконец, на огромной высоте разрастаются в самостоятельные купы, полускрывающие от глаз нежную белую ступочку. Дико и красиво!
Первая мраморная арка вся в непрерывном орнаменте, который, между прочим, как и фигуры, описываемые ниже, никакого отношения, к буддизму не имеет, но он передает мистические сюжеты, а таковые в представлении рядового и малограмотного китайца все в общем одно и то же, будут ли они буддийские, даосские или иные.
Главным сюжетом орнамента этой арки является облачко. Оно занимает центр поперечной кладки, разбросавшись в яркой симметрии с сердцевидным извивом, оно же бежит по колоннам, сужаясь и укладываясь косыми ярусами, оно же наполняет своеобразные арочные панно вверху. Сильным ударом врезаны в боковые панно того же типа символы китайской от века непонятной мистики, так называемые гуа. Это комбинации целой и ломаной линий, сплетенные дуалистической теорией миропонимания в сложнейшие построения китайских философов [10]. Вглядываюсь в боковые больших размеров панно, слепящие взгляд мелкотой вырезки громоздящихся одна на другую деталей, и узнаю так называемых «двух драконов», играющих с перлом. Два дракона, бешено извивающихся в облаках и морской пене, которая изображается в китайском искусстве взвинчивающимися вверх запятыми, играют, т. е., разинув узкие пасти и кольцеобразно развив по бокам усы, набрасываются на шар, сияние которого передано зубцевидными ореолами, вонзающимися в общий фон облаков.
Китайский орнамент такого рода доставляет огромное удовольствие тем, кто умеет его читать. Чувствуешь себя как бы посвященным в тонкости умственной работы своеобразно воспитанных поколений, своеобразно сложившейся стойкой, вековой цивилизации, видишь, как намек, основанный на долгом и непрерывном искании культурного ума, воплощается в символ, выражающийся со всей сложной полнотой в орнаменте.
Низ арки состоит из больших панно с разнообразными сюжетами, не имеющими опять-таки ничего общего с буддизмом. Лицевая сторона занята иллюстрацией китайских исторических преданий, рисующих образцы четырех главных китайских добродетелей: преданности низшего высшему, благочестивой почтительности младшего к старшему, честности и верности обету. Исторические лица, иллюстрирующие эти добродетели, изображены в соответствующих костюмах, позы их торжественны, причем прислужники несут перед ними главные предметы их былых занятий. Панно обрамлено прекрасно исполненными группами деревьев, цветов, облаков. Примером стойкой преданности и честности избран Чжугэ Лян, правитель дел и министр у одного из трех претендентов на всекитайский престол во II—III вв. н. э. Несмотря на завещание умирающего государя, разрешающего ему самому взойти на трон в случае очевидной непригодности наследника престола к правлению народом, он все же не сделал этого, а сам служил своему злосчастному государю и вместе с ним погиб, когда погибло дело претендента.
Два исторических лица, избранные здесь как примеры сыновней благочестивой почтительности, назывались Ли Ми и Ди Жэнь-цзе.
Первый из них жил в III в. н. э. Император хотел взять его во дворец воспитателем наследника престола. Ли Ми патетически писал в челобитной: «Ради моей престарелой бабушки я должен остаться дома и беречь ее. Если бы не она, я бы не видел света этого дня. Если не я, она не сможет исполнить долготу дней своих, определенную ей свыше». Император был тронут и велел помогать почтительному внуку в его уходе за бабкой вплоть до ее смерти. Затем пожаловал Ли Ми чином и должностью.
Второй из них, Ди Жэнь-цзе, жил в VII в. н. э. Это был на редкость почтительный сын. По смерти своей матери он непрестанно думал о ней. Взойдя как-то раз на гору и видя парящие в высоком небе белые облака, о« воскликнул: «Это траур вверху (белый цвет в Китае — цвет траура) по моей матери, лежащей в могиле». И теперь еще в Китае на воротах дома, в котором умер кто-либо из старших, пишут на синей бумаге белыми знаками следующие параллельные семизначные строки, из которых во второй намекается как раз на Ди Жэнь-цзе: «Соблюдая почтительность, не замечаю, что красное солнце взошло». «Думая о родителе, вечно наблюдаю за несущимися белыми облаками».
Первая строка говорит намеком о другом примере сыновней любви, которых в китайском историческом предании вообще чрезвычайно много.
Образцом честной гордости избран на барельефе описываемой арки Тао Юань-мин (V в. н. э.), который отказался явиться к вновь назначенному чиновнику и совершить перед ним битьё челом. «Из-за пяти мер риса в день, — сказал он, — стану я унижать себя — гнуть перед другим свою спину». Сказал и ушел на родину возделывать собственными руками свой маленький хутор. Таких примеров, конечно, сколько угодно, но здесь дело идет о выдающемся поэте, авторе перлов китайской литературы, а потому этот факт, составляющий содержание его поэм, особенно известен.
Я продолжаю мое восхождение вверх по мраморной лестнице, по направлению к ступе.
Ступа — это огромное белое здание в три этажа. Стены сплошь покрыты барельефами, изображающими фигуры будд и бодисатв в позе искания священного наития. Статуи то многоголовы, то многоруки, то украшены диадемами, браслетами, серьгами и т. п.
Верхний этаж ступы занят пятью огромными тринадцатиярусными башнями, суживающимися кверху, и еще одной малой башней, на верху которой раскидисто растет туя. На всех пяти башнях надеты железные круглые плоские чашки, в которых
