— Пойду, что ли, проведаю зону отдыха Уайлэнза, — сказал я, отсасывая кровь из ранки и отрывая на ходу бумажку от быстро убывающего рулона.
— Надеюсь, ты не станешь портить воздух так, как в лагере восемь, — отпарировал Дон. — Меня потом несколько часов мутило.
— По-моему, листья бромелии вполне годятся на роль утки, — важно заметил Джо. — Использовал — и бросай вниз, на капустную лавину!
Провожая вниз Мориса и Майка, мы не подозревали, что снова увидимся с Майком лишь после экспедиции, когда соберемся все вместе в Лондоне.
Несколько позже Джо отправился в лагерь 6, чтобы попытаться выжать немного продуктов из Джонатана, ревностно охранявшего отощавшие сумки. Мы решили, что Мо и Дон еще до вечера поднимутся к стене.
Джо рассчитывал вернуться на другое утро, а потому взял с собой свой спальник. На вертолет мы большие не надеялись, однако возможность столь важной для нас заброски на самолете не исключалась, а потому мы предпочитали не оставлять лагерь 7 без присмотра. На случай, если послышится звук самолетного мотора, стояли банки с керосиновыми тряпками, чтобы подать дымовой сигнал.
Удивительно тихо стало в лагере, когда все разошлись. Птицы заметно осмелели, и через всю хижину пролетела большая бабочка с толстым «фюзеляжем». На фоне неба четко выделялись причудливые контуры Марингмы и Веи-Ассипу, словно кто-то поставил вертикально куски гигантской мозаики. Намятые накануне ступни болели, и я почти весь этот день провел с книжкой в гамаке Дона. Во второй половине дня где-то на западе пророкотал самолет. С помощью газовой плиты мне удалось развести костер, который верно служил нам все последующие дни. Вечером я приготовил себе нехитрый ужин: суп и рис.
На другое утро сверху донесся пронзительный свист Дона. Выйдя из хижины посмотреть, в чем дело, я увидел, что Дон только-только начал подниматься по закрепленной веревке. Свистом он приветствовал ясное утро. Я походил вокруг болота, делая фотоснимки и не переставая поражаться обилию диковинных растений, преимущественно из семейства бромелиевых. У меня намечалось что-то вроде насморка, и я спрашивал себя, уж не пристала ли ко мне здешняя лихорадка.
Дело шло к вечеру, а Джо все не появлялся, и я стал подумывать о том, чтобы спуститься в лагерь 6. Надо идти, сказал я себе наконец, Джо ушел один, и у меня нет другой возможности удостовериться, что он благополучно добрался до цели. Если, не дай бог, случилась беда, как я стану потом объясняться с его женой? На стене непрестанно стучали молотки; дождавшись паузы, я крикнул ребятам о своем намерении. Минут десять пришлось мне терзать свои голосовые связки, прежде чем они разобрали, в чем дело.
Я двинулся в путь в темпе, захватив лишь пустой рюкзак, поскольку намеревался вернуться до темноты. Шагая через слизистый лес со всей доступной мне скоростью, я ощущал нарастающую слабость и понял, что все-таки схватил эту мерзкую болотную хворь.
Разница в температуре воздуха была весьма ощутимая — с каждым шагом становилось все теплее, как будто я спускался в прачечную. В лагерь 6 я пришел мокрый от пота, словно побывал под ливнем.
— Добрый вечер, почтенные, — поздоровался я, выходя на расчистку.
— Привет, дружище! Давненько не виделись, — откликнулся Нил, держа в руке крышку от котелка, в которой он промывал речной песок в поисках алмазов.
— Привет, привет. Решил вот проверить, поступили ли устрицы и гусиный паштет.
Ни того, ни другого не оказалось, зато поступили тренога и автоматические кинокамеры. И Джо был тут, так что я мог больше не опасаться, что его сожрали пауки-браунояды. Однако носильщики с продуктами не появлялись.
У Алекса был совсем изнуренный вид, да и Гордон заметно осунулся и помрачнел. Джо показал мне пойманного Майком Тамессаром скорпиона, подняв его за жало и повернув ко мне брюшком. Потом опустил его в банку, чтобы уморить спиртом, и скорпион, как полагается, сделал себе харакири — другими словами, убил себя собственным ядом, убедившись, что спастись невозможно.
Выяснилось, что накануне несколько носильщиков принесли треногу Алексу и съемочную аппаратуру; прибытие следующей группы ожидалось с минуты на минуту. Да и Адриану с Айзеком пора было возвращаться. Гордон рассказал, что за прошедшую неделю жизнь в лагере шла по заведенному порядку; все вращалось вокруг убывающих запасов продовольствия. Овсянка до того всем осточертела, что они единодушно решили вычеркнуть ее из утреннего меню; тогда уж рис и то лучше! При этом не обошлось без маленькой перепалки, когда Джонатан, движимый заботой об интересах общества, взялся приготовить рис. Он совершил непростительный в глазах гайанцев из индийских семей грех, а именно: позволил рису развариться.
«Шпион» Морис не выдержал и дал выход своему негодованию. Рагу поступил более трезво, объявив, что в дальнейшем будет сам варить рис. Майк Эзерли вызвался помогать ему. Джонатан и Морис схватывались и по другим поводам; в общем, напряжение возрастало. Трудные переходы вкупе с нехваткой продуктов давали себя знать, и нервы были натянуты до предела. Мы с Доном уже встречались с подобным явлением на Эвересте, когда суровые условия экспедиционного быта и полная опасностей обстановка совершенно выводили из равновесия некоторых участников.
Появление в тот же день Адриана с Айзеком в сопровождении десяти носильщиков было подобно спасению осажденного гарнизона. Они доставили изрядное количество продуктов; индейские вариши были набиты до отказа. Тотчас напряженная атмосфера разрядилась, и все повеселели, словно группа наркоманов получила двойные дозы после много недельного воздержания.
— Еще шесть носильщиков идут сзади, — доложил Адриан, опираясь на свой посох. — Завтра должны быть здесь.
У него был усталый вид; за последние несколько дней он выложился так, что я только поражался, откуда он берет энергию. Страстный коллекционер до последнего вздоха, Адриан рассказал мне про найденный им удивительный сине-зеленый гриб, подобного которому он еще никогда не встречал в своих странствиях. К сожалению, у него не было с собой фотоаппарата, так как он шел налегке. Сдается мне, по-настоящему Адриан оправился после этого форсированного марша лишь после экспедиции.
Дополнительным стимулом явилась для нас почта, но поскольку все письма были делового или чисто личного свойства, мы не могли почерпнуть из них новостей о том, что происходит в мире. И когда мы впоследствии вернулись в Джорджтаун, то были поражены обилием событий. Как будто мы на пару месяцев выключились из общего тока времени и вели образ жизни узников, лишенных всякого контакта с внешним миром.
