В Бигнапалли живет 150 семей. Деревенские жилища — живое свидетельство благосостояния их хозяев. На окраине деревни стоят слепленные из глины хижины. В них нет окон, свет проникает через отверстие в потолке и низкий вход. В таких хижинах всего одна комната. Здесь спят, едят, готовят. Для спанья служат жесткие циновки. На циновках сложены грубые одеяла. В них кутаются холодными зимними ночами. Освещаются хижины керосиновыми лампами, и, поэтому в домах стоит легкий запах гари. Очаг тут же в хижине. Трубы нет, дым медленно уходит через дверь и отверстие в потолке.
Владельцы этих хижин — безземельные сельскохозяйственные рабочие. Они составляют четверть населения деревни. Некоторые, чтобы прокормить свою семью, арендуют землю у помещика и кулаков. Арендованные участки невелики, всего один-полтора акра. Для сухой и истощенной земли Телинганы это очень мало. Арендная плата высокая — 33 % урожая. Конечно, приходится идти батрачить на чужих полях. Поденная работа — основное занятие безземельных. Но и она приносит очень немного: одну-полторы рупии в день. Однако часто нет и такого заработка. Чтобы как-нибудь продержаться, остается одно — идти к ростовщику. В деревне ростовщики занимают целую улицу. Она чище и шире других. У ростовщиков каменные добротные дома и прочные заборы. Для такой деревни, как Бигнапалли, их слишком много — тридцать человек. Но ростовщики не жалуются. Клиентов у них достаточно. Правда, в деревне есть кооперативный банк. Но он еще беден и не в состоянии обеспечить крестьян всем необходимым. Поэтому треть жителей деревни в долгах у ростовщиков. Они ссужают крестьян деньгами и зерном. Чаще зерном. За зерно ростовщику положено 50 процентов. Ростовщики скупают урожай у большинства крестьян. Деревенский рынок полностью находится в их руках. Они же являются владельцами и всех деревенских лавчонок. Подавляющая масса крестьян владеет участками земли в 5-10 акров. Четыре семьи имеют 100 акров. У помещика, господина Редди, — 500 акров.
В деревне есть и свои ремесленники. Большинство из них — безземельные. В Бигнапалли работает около тридцати ткачей и несколько горшечников. В глубине деревни находится колония ткачей. В их домах на самом видном месте стоит ткацкий станок. К нему относятся с большим уважением — это кормилец. Ткач трудится с раннего утра до позднего вечера. Часто ему помогают и члены семьи.
— Мы работаем очень много, — сказал мне ткач Нараян, — но больше рупии в день никак не получается. А что сделаешь на рупию, когда у тебя большая семья и ты еще должен ростовщику?
— А много вы должны?
— Так много, что я уже не распоряжаюсь своей продукцией. Все, что делаю, я должен отнести ростовщику. Он, конечно, платит мне, но его цена ниже рыночной. Я много на этом теряю.
По соседству с ткачами живут горшечники. Так же как и ткачи, они целый день гнут спину. Тут же, в единственной комнате дома, рядом с гончарным кругом, глиной и готовыми кувшинами и горшками, ютится многочисленная семья.
Большинство крестьян — неграмотные. Многие из них никогда не покидали своей деревни, и даже поселок Нагаркарнуль кажется им огромным.
— Откуда вы? — спросила меня пожилая крестьянка Лакшми.
— Из Москвы.
— Эта деревня далеко отсюда?
— Очень далеко. Тысячи миль. И Москва — не деревня, это большой город.
— Город? Я не знаю, что это такое. Наверно, как Нагаркарнуль?
— Нет, больше. Там могут поместиться тысячи нагаркарнулей.
Лакшми с недоверием посмотрела на меня:
— Разве могут быть такие деревни?
Я пыталась ей объяснить, но вскоре поняла, что это бесполезно. Лакшми слушала меня внимательно, с сомнением покачивала головой. Самый грамотный человек в деревне помещик Редди, он знает даже английский. Редди председатель деревенского панчаята. У него хищный, прицеливающийся взгляд и громкий властный голос. Редди — хозяин в деревне.
Я разговорилась с несколькими безземельными крестьянами.
— Что сделал для деревни ваш панчаят?
— Да ничего.
— И Редди ничего не делает?
— Конечно. Весь панчаят зависит от него, и они молчат.
— А разве нельзя это изменить?
— Очень трудно. У Редди большая власть. Не только члены панчаята от него зависят, но и многие в деревне. Вот я, например, арендую у него землю. Разве я могу пойти против него? Если это сделать, я останусь совсем без земли. Панчаят служит его интересам. Он помещик. А помещик не заботится о бедных.
Однако в последнее время в деревне кое-что изменилось к лучшему. В дистрикте была проведена аграрная реформа и частично ограничено помещичье землевладение. Пятая часть крестьян Бигнапалли смогла купить землю. Правда, это были зажиточные крестьяне. Безземельные земли так и не получили. Затем на одном из домов появилась надпись: «Контора блока общинного развития». В доме поселился правительственный чиновник. Он сказал крестьянам, что теперь их деревня входит в блок общинного развития. Это значит, что правительство штата, согласно пятилетнему плану, будет помогать крестьянам и предоставит в их распоряжение кое-какие ссуды. Новость была хорошей. Вначале не все поверили чиновнику. Потом выяснилось, что чиновник сказал правду. Все началось с того, что стали строить школу. Конечно, сами крестьяне не смогли бы этого сделать. Блок взял на себя три четверти расходов. И только одну четвертую выплатили сами жители.
— Пусть хоть дети наши будут грамотными, — говорили крестьяне. — Видно, и впрямь пришли новые времена.
Теперь в Бигнапалли две школы — начальная и средняя. В начальной школе занимается 80 детей. Обучение бесплатное. Учитель получает жалованье от правительства, 120 рупий ежемесячно. Школа занимает просторное помещение. Дети сидят прямо на полу. Учитель предложил мне посмотреть младший класс. Это были дети шести-семи лет. Завидев меня, они вдруг дружно заревели. Откровенно говоря, я растерялась от такого приема. Учитель рассмеялся и сказал им:
— Перестаньте плакать. Эта леди — не доктор. Уколов она вам делать не будет.
Однако горестный плач продолжался. Теперь растерялся учитель. В это время я заметила, как взлохмаченный мальчишка лет шести с выражением глубокого ужаса уставился на открытый объектив моего фотоаппарата. Я догадалась, в чем дело, и закрыла чехол. Дети сразу успокоились. Только изредка раздавались всхлипывания. Видно, дети всего мира одинаковы, в их возрасте я тоже панически боялась докторов и уколов.
Мы прошли во внутренний двор. Здесь у стены толпилось несколько десятков оборванных ребятишек разных возрастов. В руках у них были тетради и книги.
— Это дети безземельных, — сказал учитель. — Им приходится много работать, помогать своим родителям. На учебу времени у них не хватает. Я даю им задание, и они идут домой. Это, конечно, очень печально, но пока мы ничего не можем сделать.
