— Ты в самом деле думаешь, что я такой подонок?
— Извини меня.
Он кивнул, и об этом неприятном эпизоде они больше не вспоминали.
В первые дни на «Оби» Алексей буквально не находил себе места, пока не познакомился с Валерой и не подружился с ним. К тому же Леля вскоре прислала теплую радиограмму, из которой явствовало, что Зайка по нему скучает и ей, Леле, он тоже не безразличен. Эти несколько строк Алексей выучил наизусть, и хотя они Лелю ни к чему не обязывали, ему уже казалось, что она будет его ждать.
К этому времени относится и знакомство Алексея с походниками Гаврилова. Впоследствии Валера ему рассказывал, что приняли его с первого раза и единодушно — редкий у походников случай, обычно они долго «выдерживали» нового человека, прежде чем допустить его в свою среду. Даже Сомов, из которого слово было трудно вытянуть, и тот сказал: «Бери его в поход, батя, не промахнешься. Не знаю, какой он врач, а выдюжит, точно говорю».
Поначалу Гаврилов отнесся к Алексею с прохладцей и недоверием — красив, сукин сын, девки небось на шею вешаются, ну его ко всем чертям; но затем самокритично признал, что застарелая его неприязнь к красивым мужчинам в данном случае оснований под собой не имеет. Алексей понравился ему открытой улыбкой — плохие люди так не улыбаются, искренностью, юмором и совершенным неприятием цинизма — сам батя никому не спускал сальных анекдотов и скользких шуточек. Понравился ему Алексей и тем, как он сразу себя поставил: решительно отказал Попову, когда тот попытался выклянчить бутылку спирта, резко осадил Мишку Седова, которому захотелось узнать кое-какие подробности из личной жизни доктора, и вообще держался самостоятельно.
Взял Гаврилов Алексея в поход и не пожалел об этом. Всю дорогу доктор не давал ребятам скучать. Сначала сагитировал братьев Мазуров и под общий смех бегал с ними босиком по снегу — «в целях профилактики простудных заболеваний», а когда к «тройке психов» присоединился еще пяток энтузиастов, затеял и вовсе не слыханное дело: баню.
Из всех благ, которых лишены походники, чаще всего они вспоминали свою замечательную парную в Мирном. Донельзя грязные, заросшие, в заскорузлом от соленого пота белье, они мечтали о бане весь путь до Востока, и затем снова месяц с лишним — до Мирного. Когда становилось невтерпеж, надевали свежее белье, а иногда обливались по пояс теплой водой. Алексей же устроил баню настоящую: принес в тамбур несколько ведер горячей воды, донага разделся в балке, намылился, выпрыгнул козлом на сорокаградусный мороз и дико заорал: «Лей!» В считанные секунды, чтобы мыло не успело прикипеть к телу доктора, Петя опрокинул на него одно за другим два ведра воды, и Алексей стремглав бросился в балок — вытираться. Следующим мылся Петя, и здесь уже зрители не сплоховали: не валялись в изнеможении на снегу, как в первый раз, а фотографировали и снимали на кинопленку длинного и тощего, как жердь, голого повара. Несколько дней посмеивались, но все менее жизнерадостно, потому что куда больше поводов смеяться было у Алексея и Пети.
В конце концов батя не выдержал, остановил поезд на дневку, и по докторскому методу выкупался весь личный состав. Снятый на пленку фильм о походе по возвращении домой смонтировали и прокрутили у бати на даче. Когда пошли кадры с баней, жены возмущенно отворачивались, но все хохотали до упаду.
Тогда, в первом походе, вечерами собирались в салоне «Харьковчанки»: беседовали, пили чай с вареньем и слушали, как Алексей поет под гитару романсы на стихи Пушкина и Блока, Есенина и Пастернака. «Я вижу берег очарованный», «Свеча горела на столе, свеча горела» Алексей сам положил на музыку и радовался тому, что стихи таких «сложных» поэтов, как Блок и Пастернак, так хорошо воспринимаются ребятами. Вечера эти стали традиционными, затягивались допоздна, и Гаврилов обычно затрачивал немало усилий, разгоняя сынков «по спальням». А когда по той или иной причине — из-за тяжелого ремонта, больших перегонов и прочего — собираться не удавалось, походники откровенно сожалели об этом.
Потом была долгая зимовка в Мирном, серые для врача будни — почти никакой практики, одни профилактические осмотры; томительное ожидание корабля и еще более томительное полуторамесячное возвращение домой. Прорвался сквозь ревущую, бушующую толпу на причал, расцеловал родителей, друзей, чуть не вдвое выросшую Зайку и, ошеломленный, пожал протянутую Лелей руку.
Больше года мечтал об этой встрече, зачитал до дыр десяток синих листочков, выискивая скрытый смысл, намек в профессионально гладких рубленых строчках, каждую ночь видел Лелю во сне и получил высокую награду — рукопожатие. Понял, что этим жестом Леля определила их будущие отношения, но понять — не значит примириться. Решил объясниться в последний раз и получил ожидаемый отказ.
Истерзанная мужская гордость призвала его поставить на своей любви крест. Стал прощаться — навсегда. В Лелиных глазах мелькнуло откровенное сожаление, но удерживать Алексея она не удерживала, и он ушел. Сутками работал, подменял всех коллег, даже просил их об этом одолжении. Выжигал работой свою неудачную любовь, не давал себе ни дня отдыха. Только Зайку было жалко, ей ведь не понять, почему дядя Леша больше не приходит, почему врет в телефонную трубку, что очень некогда. По Зайке скучал, привык видеть в ней родную дочь, однако и эту святую любовь к ребенку приходилось в себе убивать.
Прошло больше года, и вдруг поздно вечером — звонок от Лелиного отца: извини, мол, Алексей, догадываюсь, как и что, не слепой и не глухой, но у внучки температура под сорок, а Леля на юге. Не раздумывая, сел в «Москвич», рванул, как сумасшедший, по опустевшим улицам к знакомому детскому доктору, вытащил его, сонного, из постели и чуть не в пижаме привез к больной Зайке. Оказалось, скарлатина, ничего страшного, если не допустить осложнений. Взял на неделю отпуск, с утра до ночи просиживал у Зайкиной кроватки, только спать домой уезжал.
Лелю просил не беспокоить, пусть отдыхает; хотел, но еще больше боялся ее увидеть.
Леля появилась неожиданно, о болезни дочери ей сообщила прилетевшая из Ленинграда знакомая. Вбежала, слегка растерялась, увидев Алексея, но виду не показала.
Вечером, когда Алексей собирался уходить, спросила как ни в чем не бывало:
— Занят сегодня?
— Не очень.
— Зайдем ко мне? Хочешь?
— Гонорар?
— Глупый ты, Алеша… По-прежнему все или ничего?
— Осенью ухожу в экспедицию, — невпопад пробормотал Алексей.
— Это обязательно?
— Да.
— Хорошо, все расскажешь у меня.
Бросает человек курить, изнывает, терпит месяцами, а потом смалодушничает, затянется разок — и все насмарку… Не устоял, побежал, как дворняжка, которую поманили костью! И снова завертелась карусель, и снова все стало как было.
