Местные охотники никогда не пользовались покупными охотничьими ножами. Они заказывали самодельное холодное оружие, сделанное из особо прочной легированной стали. Обычно использовалась сталь перекованных подшипников или других внутренних трущихся или изгибающихся деталей механизмов. В последние годы этого добра в изобилии было в брошенной на берегах реки неисправной технике. В качестве рукоятки применяли обычно рога лося или оленя. Ножны изготавливали из оленьей или сохатиной шкуры. Такой нож мог перерубить ребро зверя, и его очень трудно было сломать, хотя он и гнулся. Он был очень надёжен, что было необходимо в критической ситуации, когда от его остроты и прочности зависела жизнь владельца.
Однако Никите не удалось воспользоваться и этим оружием. Медведь обхватил противника лапами, навалился на него, подмял под себя и припечатал к снегу вместе с прижатой к поясу рукой, продолжавшей сжимать рукоять ножа. Человек ощутил разящее смрадное дыхание из пасти зверя.
Охотник был бывалым человеком и в тайге неоднократно попадал в трудные ситуации. Но на этот раз его положение было катастрофическим, почти безнадёжным. Хрустнули рёбра Никиты, сдавленные огромными лапами разъярённого зверя. Из спины охотника в считанные секунды полетели вырванные клочья овчиной шубы, под которыми повисли лоскуты кожи вместе кусками человеческого мяса, вырванные когтистыми лапами взбешённого медведя. Красными гроздьями брызнула на чистый холодный белый снег горячая человечья и медвежья кровь. Никита зарычал не хуже медведя, одной рукой упершись в горло зверя, чтобы медведь не смог пустить в ход ещё и зубы, а другую, сжимающую рукоятку ножа, пытаясь вытащить из-под него.
Пёс видел, что его хозяин и единственный в этом мире друг находится в смертельной опасности. Он мёртвой хваткой вцепился в «штаны» зверя, стремясь, во что бы то ни стало усадить медведя под выстрел или смертельный удар Никиты. Лайка честно выполняла свой долг, но её попытки были безуспешными. Наконец собаке удалось усадить медведя, но хозяин почему-то мешкал и никак не мог воспользоваться представившейся возможностью и убить врага.
Инстинкт и весь охотничий опыт сибирской лайки подсказывали ей, что теперь нужно быстро отпрыгнуть в сторону на недосягаемое для зверя расстояние, и увернуться от неминуемого взмаха страшной когтистой медвежьей лапы. Но обычно она делала это после мгновенно следовавшего после усаживания медведя разящего наповал удара рогатиной или выстрела хозяина и смерти своего врага. Живой зверь задрал бы её друга, как только она разжала бы клыки. И, вопреки всем отработанным годами навыкам охоты, вразрез с врождённым самым сильным инстинктом природы – самосохранения, «Барон» продолжал удерживать медведя, намертво сомкнув клыки в его теле.
Никита знал, что если не использует это мгновенье, подаренное ему верным псом, то другого – у него уже не будет, зверь в буквальном смысле слова разорвёт его на куски. Может быть, даже этот миг его смелой самоотверженной лайке придётся оплатить ценой собственной жизни. Медведь не заставил себя ждать. Быстрая отмашка лапы, и у собаки зазияла огромная рваная рана во весь бок. Ещё одно короткое движение медвежьей лапы, и у лайки повисли на лоскуте кусок шкуры с шеи вместе с частью скальпа с головы. Но она не разжала судорожно сжатых челюстей, видимо приняв своей верной собачьей душой окончательное решение, спасти своего друга-хозяина или погибнуть от когтей-ножей медвежьей лапы.
Собрав все оставшиеся силы, изрядно помятый, со сломанными рёбрами и разодранной спиной охотник двумя руками ухватился за слегка изогнутую рукоять самодельного ножа и из крайне неудобного положения, лёжа на спине, наполовину придавленный к снегу, ударил зверя. Никита вложил в этот удар всё отчаяние, всю неуёмную жажду жизни. Ему удалось вонзить в медведя почти всё длинное, и широкое лезвие, благо силушкой бог его не обидел. На этот раз удар был точным. Никита угодил прямо в сердце раненому зверю. Более чем трёхсоткилограммовый медведь снова издал короткий трубный, теперь уже безнадёжно-протестующий, предсмертный рёв и мягко завалился вперёд, на охотника. Только тогда лайка отпустила медведя и обессилено легла рядом. Искалеченный ослабевший человек самостоятельно не смог выбраться из-под огромной туши убитого зверя, а вскоре и вовсе потерял сознание и впал в длительное беспамятство.
Так они и лежали на небольшой заснеженной таёжной полянке: внизу – израненный, истекающий кровью Никита, на нём – кровоточащая туша громадного мёртвого бурого медведя, а рядом с ними – окровавленная собака. Горячая кровь дикого зверя, человека и его верного пса, стекая из ран, смешивалась, растапливая снег рядом с местом схватки не на жизнь, а на смерть. Кровавое дымящееся алое пятно вокруг неподвижных тел медленно расплывалось и увеличивалось в размерах.
Прекратились вскрики человека, медвежий рёв, беспрерывный остервенелый собачий лай. В зимнем морозном воздухе слышалось только лёгкое потрескивание стволов деревьев, да поскуливание израненной сибирской лайки, зализывающей огромные рваные раны на боках. Над местом только что разыгравшейся быстротечной кровавой драмы снова воцарилась тишина. Для разбуженного во время зимней спячки, удачно нагулявшего жирок и спокойно ожидавшего в берлоге весны хозяина тайги теперь это была поистине – мёртвая тишина!
Когти медвежьи,
Руки у горла,
И смрадом разит из пасти,
Ну что ж, наверное
Так богу угодно,
Всё ведь, в божьей власти.
Ружьё пополам,
И ножа не достать,
И кровь, облизнув с боков,
Пёс в зверя вцепился,
И не разжать,
Мёртвую хватку клыков.
Мгновенье хозяину
Пёс подарил
И с рваною раной в боку,
Смотрел как хозяин
Нож вонзил
В сердце медведю – врагу.
Тела изранены,
Колючий снег,
И руки корчит мороз,
Собака в крови,
В крови человек,
А до дому
Сорок вёрст…
Слова неизвестного автора.
Большинство преданий минувших дней тунгусов связано с шаманами и шаманками. Одну из легенд, о шаманке Синильге, поведал наш домовладелец в Ошарово в одной из немногочисленных бесед. Слушать его было интересно, потому что об этой истории писал ещё Шишков в своём романе «Угрюм река», тем не менее, расскажу её в том виде, в каком услышал.
У одного тунгуса родилась дочь. Когда он вышел из чума на улицу, там падал снег, и тунгус решил назвать дочь Синильгой, что в переводе с эвенкийского и означало – снег. Когда дочь выросла, то стала шаманкой. При этом была она редкой стройности, красоты и ума.
Синильга © иллюстрация Ольги Бедрицкой
