Андрей смотрит на бронзовое, в свете костра, лицо девушки. Сколько они говорили с ней об этом. Сколько вспоминали пройденные маршруты, мечтали о новых экспедициях. Временами, сама того не замечая, Ветра повторяет его собственные слова. Щемящее, теплое чувство возникает в груди, жжет. Такое родное и такое чужое лицо. Как хочется курить, Курящему человеку трудно, когда нет табака. Во много раз труднее, когда человека накрывает крыло безнадежности. Сейчас Андрей мечтает о горсти махры, чтобы втянуть в легкие острую струю дыма, забыться в обманчивом забытье. Но курева нет. В груди леденящая пустота.
Последние красные угли костра подернулись пеплом. Ветра и Рада уже спят. Деревья что-то шепчут друг другу, очевидно, обсуждают свои непонятные для человека проблемы. Последние красные угли костра подернулись пеплом. Черная необъятность ночи скрывает в складках своего покрывала единственный на многие сотни километров живой огонек.
***
Низкое утреннее солнце осветило верхушки кедров. Последние хлопья тумана растворились в воздухе. Рад долго раскачивал огромную глыбу гранита. И вот глыба полетела, тяжело ухая, со скалы вниз. Канонада эхо гремела в ущелье. Рад смеялся, вскинув руки к солнцу. Рад славил жизнь. Журчащими ручейками с обрыва в реку сыпалась каменная мелочь.
***
Никто не мог объяснить, как в эту вотчину хвои попала береза. Самая обыкновенная береза: белая кора, вырезанные миниатюрными ножницами природы березовые листья. Только глядя на этот взметнувшийся вверх фейерверк желто-красной листвы в обрамлении темно-зеленой хвои, люди поняли, что наступила осень.
Опустив головы, сбившись в тесную тройку, стояли они около дерева, залитого холодным солнечным светом. Там, далеко, в окрестностях Большого города, бескрайние лиственные леса полыхают пожаром наступающей осени. До самого горизонта тянется покрытое бледно-голубым небом, раскрашенное всеми цветами радуги лесное одеяло земли. Легкий ветер кружит желтые листья, размещает их у подножия берез, осин, дубов, кленов. В городских парках не успевают сметать листву с дорожек. Можно бесцельно брести, погружая ноги в это осеннее золото. И мечтать.
Медленно, оглядываясь, тройка людей двинулась дальше. В океане тайги растворялось слепящее, желто-красное пятно. Хвоя кедров вокруг него казалась черной.
***
Этот был последний погожий день бабьего лета. Снова начались дожди. Все промокло насквозь. Серой громадой взметнулся к небу еще один хребет. Шатаясь от усталости, люди карабкаются по его скользкой крутизне. Ветра отдала Раду свой теплый свитер. Тучи цепляются за вершины деревьев, оставляют на них рваные клочья тумана.
Долина внизу до краев наполнена туманом. Его плотная белая масса в непрерывном движении. Она клубится, течет, образует завихрения и водовороты. Андрей с трудом различает идущего впереди Рада. Слева и справа неожиданно возникают призрачные силуэты деревьев и так же неожиданно исчезают за спиной. Туман глушит все звуки. Как вата в ушах. Уже двенадцать часов дня, но свет солнца не может прорваться сквозь завесу тумана на землю. Воздух пропитан гнилью и сыростью. От голода слегка кружится голова. Тяжелые сапоги месят чавкающую жижу болота. На лицо оседает мелкая водяная пыль.
Тяжелые сапоги месят чавкающую жижу болота. Из глубины памяти всплывает мотив старого ресторанного танго.
«Слушай, это польское танго звучит…»
Андрей закрывает глаза. Желтое сияние электрического света. Между столиков танцуют. Звездный блеск женских платьев. Неземная чистота мужских костюмов. Синкопированные мелодии джаза рвут на части табачный чад воздуха. Пьяный туман подхватывает, несет, медленно укачивая на своих волнах. Саксофон ласково и тревожно выговаривает слова.
«Слушай, скоморошного джаза мотив…»
Надо вытаскивать ноги из липкой глины, переставлять их в сотый,
тысячный, миллионный раз.
«Слушай, это нам расставаться пора…»
В голове настойчиво звучат другие слова: «Ветра, Ветра, Ветра…»
«Слушай, нам пора разойтись».
Вибрирующий, печальный звук скрипки подхватывает мелодию и глохнет в вате тумана.
Ветра остановилась. Рад тоже устал. Но надо идти дальше. Андрей выходит вперед, за ним бредут двое. Когда усталость валит с ног, иногда помогает песня.
«Будь уверен мой друг и спокоен,
Не ищи проторенных путей,
Закаленная стужей и ветром и зноем
Только крепче любовь и сильней».
Звуки песни едва пробиваются сквозь завесу тумана.
***
Андрей знал, что теряет Ветру. Сознание своего бессилия доводила его порой до слепящего бешенства. Можно плакать, выть, биться головой о скалы… Кого это тронет? Что это изменит? Лучше стиснуть зубы и загнать глубоко внутрь, спрятать от всех, клокочущее пламя страсти. А если лопнет звенящая струна чудовищного напряжения, можно уйти подальше от лагеря в лес и, прижавшись щекой к зеленому плюшу мха, рассказать тайге, горам, небу про свое огромное горе. Теперь Андрей понимал, в каком состоянии человек пускает себе пулю в лоб. Но еще он знал, что никогда не сделает это. Андрей слишком любил жизнь. Если понадобится, он будет бороться за нее, цепляться руками, ногами, зубами… Даже если не останется надежды. Андрей слишком любил жизнь.
***
С самого утра плотная стена тумана. Он обволакивает, цепляется за руки, за ноги, за волосы. Не пускает вперед. Треск и хруст ломающихся сучьев – шедшая следом за Андреем Ветра вдруг исчезла. Провалилась в залитую водой яму. Выбралась, села на землю – заплакала. Она больше не хочет жить, она больше никуда не пойдет. Слезы текли по ее милому, сморщенному страданием лицу. В таких случаях уговаривать бесполезно. Уговоры и жалость только расслабляют, отнимают слабеющую волю к выживанию. Андрей ронял грубые слова отрывисто, словно хлестал ими по лицу. Слова безжалостно били, озлобляли. Ветра тяжело поднялась, пошла, всхлипывая за Андреем. Дождь равнодушно смывал слезы с ее осунувшегося лица.
***
Андрей резко отвернулся и отошел в сторону. Сегодня эта обычная дружеская забота Рада раздражала. Ему все казалось, что Рад платит заботой за причиненные страдания. Хорошо зная юношу, Андрей сердился на себя за подобные мысли. Но что он мог поделать… Между ним и Радом стояла Ветра.
***
В палатке холодно и сыро. Ветра о чем-то разговаривает с Радом. Андрей слушает её ласковый шепот, негромкое журчание её смеха. Остервенело рвет зубами обшлаг рукава. Когда-то этот голос и этот смех звучали для него!
