— Кабальеро, не угодно ли будет вашей милости сделать мне честь и воспользоваться моими услугами в качестве секунданта?
— Я буду считать это за честь для себя, сеньор, и принимаю с благодарностью.
— Ваша милость просили нож. Вот моя наваха.[24] Не знаю ничего лучшего, когда надо кому-нибудь выпустить кишки.
— Вы крайне добры, ваша милость. Благодарю вас, кабальеро.
Вмешался рыжебородый англичанин с холодным, но симпатичным лицом.
— Джентльмен, вооруженный только ножом, не может драться на дуэли с мастером Диком, у которого в руках револьвер. Я предлагаю обоим почтенным джентльменам помериться силами в благородном боксе.
На Дика наседали со всех сторон. Он уже и сам не знал, чего ому желать, и заявил:
— Бокс, револьвер, нож — мне все равно, лишь бы я его убил.
— А что касается меня, — ответил француз, — то, по правилам дуэли, выбор оружия принадлежит мне, потому что обида была нанесена мне. И я выбираю нож. А вы берите, что вашей душе угодно. Мне все равно, лишь бы я нацедил из вас стакан красного винца. Позвольте, у меня мелькнула мысль. Вы хотите позабавиться, джентльмены?
— Конечно! Мы за тем и пришли!
— В таком случае, вот что я предлагаю. Мы с моим противником станем в двадцати пяти шагах друг от друга и без права идти на сближение. Пусть он стреляет, а я буду пользоваться только ножом.
Предложение встретили громким смехом. Оно было так неожиданно и необычайно, что заставило усомниться в умственных способностях француза.
Один лишь мексиканец, предложивший свою наваху, посмеивался многозначительным смешком человека, который кое-что понимает. Но у тех, которые ставили на француза, физиономии вытянулись.
А француз заявил звонким голосом:
— Джентльмены, я покажу вам нечто такое, чего вы еще, пожалуй, не видали. Я предоставляю этому человеку три раза стрелять в меня, раньше чем я пущу в ход свое оружие. Дарю ему три пули. Первую потому, что я француз; вторую потому, что он пьян; третью потому, что он боится. Будьте спокойны, он промахнется. Что касается меня, то я всажу ему нож прямо в горло, между краями расстегнутого воротника. И я сделаю это не сходя со своего места. Когда вам будет угодно, джентльмены? Я готов.
Эти последние слова окончательно покорили собравшихся. Они шумно выражали свое одобрение на всех языках мира. Отважный малый, чье спокойствие так резко подчеркивало бешенство американца, уже вырастал в героя.
— Еще одно слово! — добавил он. — Личность, которую вы зовете мастер Дик, промахнется, стреляя в меня, и перебьет немало посуды. Поэтому следовало бы потребовать у него известную сумму в залог, или же не надо, чтобы я стоял впереди буфета, потому что хозяин еще может потребовать, чтобы ему возместили убытки. Но кто ему заплатит, когда мастер Дик испустят дух? У меня-то ведь нет ни гроша, я уже имел честь предупредить вас.
Такое неслыханное самообладание привело всех в восторг. Все кричали и топали ногами. Прогремело троекратное «ура», и секунданты стали отмерять шаги.
Большинство присутствовавших европейцев составляли англичане и немцы; много было ирландцев, которых из родных мест выгнала нужда, и несколько бельгийцев. Были и американцы с козлиными бородками, мексиканцы, люди из Венесуэлы и Аргентины и китайцы с бесстрастными желтыми лицами и длинными косами, затянутыми в тугие узлы. Все — народ не слишком щепетильный: люди с приисков, отчаянные головы. В бассейн Замбези их привели рассказы, быть может правдивые, которые они слышали от людей, недавно побывавших и здешних местах. Это были рассказы о богатых россыпях, начинающихся недалеко от водопада Виктория, между 25ь41' восточной долготы по Гринвичу и 17ь41' южной широты. Говорили, будто золото и алмазы встречаются там в огромных количествах, а искатели заглядывают редко. Этого было довольно, чтобы люди сбежались со всех сторон. Их не меньше тысячи. Они роются в земле — пока без особого успеха — и ради утешения превращают свои последние деньги в самые разнообразные, но крепкие напитки.
Сегодня на прииске не работают. Эти безбожники свято соблюдают закон о воскресном отдыхе. Не из побуждений религиозных, как всякий понимает, а ради того, чтобы поиграть в азартный игры и выпить сколько возможно и даже больше чем возможно.
Так или иначе, а громадная прямоугольная палатка из белой парусины, являющаяся главным строением будущего города, была набита битком. Всевозможные аптечные снадобья, которые так любят англосаксы, распространяли странный запах смеси наркотиков с одеколоном; шумно хлопали пробки, вылетая из бутылок с каким-то подозрительным шампанским синеватого цвета; вина образовывали лужицы на столах некрашеного дерева; разные виды алкоголя, в которых вряд ли могла бы разобраться органическая химия, горели, распространяя чад, и все это радовало пьяниц, чьи разъеденные глотки уже не могли приспособиться к напиткам безобидным или хотя бы не столь обжигающим.
Только что описанная ссора, которая, несомненно, приведет к смертоубийству, была вызвана именно безмерным поглощением этих опасных напитков…
Повод, как мы видели, сам по себе ничтожен: просто один из посетителей опрокинул, быть может нечаянно, стакан воды другого посетителя, которого впервые видел. Но в этих разношерстных компаниях люди всегда возбуждены, всегда способны на самые дикие поступки, самые ничтожные пустяки разрастаются у них в большие события.
Кроме того, этот пьяница — американец. А всякий, кто знает грубость и нахальство янки, которые сами говорят о себе, что они «наполовину крокодилы, наполовину лошади», не удивится тому, что столь ничтожный случаи сразу вырос в casus belli.[25] На месте американца, всякий другой извинился бы. Но американец только рассмеялся. Он зажал между челюстями щепоть жевательного табаку и, мыча, послал незнакомцу прямо на ноги струю черной слюны. Мол, что это еще за беднячишка, который пьет только воду! К тому же он и ростом мал — не больше пяти футов, да и весит он вряд ли больше пятидесяти кило! Если у человека таких габаритов нет по меньшей мере своих ста тысяч долларов, он ничто, нуль, меньше нуля, он блоха, назойливое насекомое, от которого можно избавиться щелчком.
Так поначалу думали все. Но вот насекомое протестует, оно проявляет силу и достоинство. Оно наносит обидчику оскорбления, издевается над ним и чертовски ловко хлещет его по физиономии. И наконец, оно собирается ухлопать гигантское животное и предлагает ему такие условия поединка, что к нему, насекомому, все проникаются симпатией — все, за исключением нескольких задир, преданных американцу, потому что он одинаково щедро всех угощает грогом и тумаками.
