Прибавим, что молва о появлении Нана Сахиба в Бомбейском президентстве, возникшая за несколько дней перед тем, не дошла до полковника. И это было счастьем, так как в противном случае он не усидел в стенах своего бенгало.
Вот те подробности, которые передал мне Банкс; вот те причины, по которым следовало избегать упоминания о восстании сипаев, а главным образом о вожде Нана Сахибе.
Только двое друзей, друзей испытанных и неизменных в горе и радости, усердно посещали дом полковника, — то были инженер Банкс и капитан Год.
Банкс, как я уже сказал только что, окончил работы, порученные ему при постройке большой железнодорожной линии «Great Indian Peninsubar». Это был человек лет сорока пяти, в полном цвете сил. Банкс должен был принять деятельное участие в сооружении Мадрасской ветви, предназначенной для соединения Аравийского залива с Бенгальским, но работы должны были начаться не раньше чем через год; вот почему он и жил в Калькутте, занимаясь различными проектами по механической части. Все свободное от занятий время он посвящал полковнику, все вечера проводил на веранде бенгало в обществе сэра Эдварда Мунро и капитана Года, получившего в это время шестимесячный отпуск.
Год служил во 2-м эскадроне карабинеров королевской армии и участвовал в походе 1857–1858 гг., начавшемся под предводительством Колина Кэмпбелла в Уде и Рохилкенде, затем под началом сэра Генри Роза в Центральной Индии и продолжавшемся до взятия Гвалиара.
Капитан Год, воспитанный в суровой школе индостанской военной жизни, считался одним из самых уважаемых членов Мадрасского клуба. Это был молодой человек лет тридцати, с рыжевато-белокурыми бородой и волосами. Если бы он был уроженец самой Индии, и то едва ли бы был более чистокровным индусом в душе. В его глазах Индия была первенствующей страной в мире, землей обетованной, единственным уголком земного шара, где можно жить порядочному человеку. Действительно, он находил в Индии все способное удовлетворить его вкусам.
Солдат по темпераменту, он встречал тут постоянные случаи подраться. Страстный охотник, он попал в страну, где природа как бы преднамеренно собрала полную коллекцию хищных животных и всевозможную дичь обоих полушарий. Любитель взбираться на горы, к его услугам была под рукой цепь величественных Тибетских гор, включающая в свои отроги высочайшие вершины в мире. Неутомимый путешественник, кто мог помешать ему проникнуть в до сих пор еще не изведанный край, в бесконечные пространства Гималайской границы? Бесстрашный наездник, мог ли он пожаловаться на недостаток скаковых ристалищ в Индии, заменявших ему с лихвой ипподромы.
Почти во всем Банкс и он сходились во мнениях. Но инженер в качестве убежденного механика мало интересовался скаковыми подвигами Гладиаторов и Дочерей Эфира.
Так, однажды во время спора по этому поводу Банкс заметил, что конские скачки могут быть интересны при одном известном условии.
— При каком же? — поинтересовался Год.
— А вот при каком, — ответил ему с серьезным видом Банкс, — чтобы наездник, приехавший последним, был расстрелян у призового столба, на месте.
— Верная мысль, — протянул капитан Год.
Без сомнения, он не поколебался бы немедленно принять участие в скачке при подобных условиях.
Таковы были постоянные посетители сэра Эдварда Мунро. Полковник любил слушать их разговоры на всевозможные темы, и иногда их вечные споры вызывали на его губах нечто похожее на улыбку.
Общим желанием обоих друзей было подбить полковника на какое-нибудь путешествие, которое могло бы его развлечь. Много раз они предлагали ему прокатиться на север полуострова и провести несколько месяцев в окрестностях «Санториума», куда богатая часть англо-индийского общества стекается преимущественно во время сильной жары. Но до сих пор все их попытки не имели успеха: полковник не поддавался.
Мы предчувствовали, что он откажется и от того путешествия, которое собирались предпринять мы с Банксом. В тот вечер, как было уже сказано выше, капитан Год задумал экскурсию в Северную Индию пешком. Банкс не любил верховой езды так же сильно, как Год ненавидел железную дорогу.
Начался спор. Конечно, можно было прийти к соглашению, предприняв поездку в экипаже или паланкине с остановками по собственному усмотрению, что довольно удобно при хороших почтовых дорогах Индостана.
— И не говорите мне о ваших повозках, запряженных волами или горбатыми зебу! — воскликнул Банкс. — Без нас вы все еще держались бы этих допотопных способов передвижения, забракованных пятьсот лет тому назад Европой.
— Однако вы привередник, Банкс! — весело заметил Год. — Между тем почтовая езда стоит ваших блестящих вагонов и железных коней! Превосходные белые волы чудесно домчали бы нас галопом, их меняют на почтовых станциях каждые две мили.
— Да, но каково трястись в этих лодках, поставленных на четыре колеса и где вас укачивает не хуже, чем рыбака на его челноке в бурю.
— Ну хорошо, оставим телегу, Банкс, — согласился капитан Год. — У нас есть еще в запасе экипажи с упряжкой, тройкой и четверкой, которые скоростью могут потягаться с вашими «поездами», заслуживающими по справедливости названия «похоронных поездов». Говоря, однако, по совести, я предпочел бы паланкин…
— Ваши паланкины, капитан Год, это уж и впрямь гробы, в шесть футов длины и четыре ширины, где приходится лежать вытянувшись, как мертвецу!
— Согласен, Банкс, зато уж ни тряски, ни ухабов там нет; можно читать, писать, спать вволю без насильственных пробуждений на каждой станции. Наняв четверых или шестерых носильщиков, мили четыре с половиной в час проедешь непременно, по крайней мере не рискуешь, как с вашими проклятыми экспрессами, доехать раньше, чем успеешь выехать… Конечно, в том случае, если посчастливится доехать благополучно до места!
— Лучше всего, как я вижу, по-вашему, найти средство путешествовать прямо в своем доме.
— Путешествовать наподобие улитки! — рассмеялся Банкс.
— Друг мой, — ответил я, — улитка, которая могла бы по собственному желанию расставаться со своей раковиной и снова уходить в нее, не была бы уж очень жалким существом! Путешествовать в своем передвижном доме будет, вероятно, последним словом прогресса в выборе способов передвижения.
— Может быть, — вмешался в разговор полковник Мунро. — Передвигаться, не покидая своего угла, возить с собой свой очаг, все воспоминания, составляющие его, меняя только горизонт, разнообразя кругозор, атмосферу и климат, не нарушая обычного строя заведенной жизни. Это, может быть, со временем и достигнется.
