Я открыла по крайней мере один секрет худобы француженок. Вчера мы провели вечер в ресторане, где за соседним столиком сидела шикарная семья. Принесли хлеб, и тощая девочка-подросток потянулась за ним. Не моргнув глазом, maman[15] схватила корзинку и поставила на книжную полку рядом со столиком. Из сочувствия я налегла на хлеб.
* * *
Алессандро ходил за покупками, а вернувшись, сказал:
— Я собирался купить тебе цветы из-за того, что мы вчера повздорили.
Я взглянула на его пустые руки, и он пожал плечами.
— Выбор был слишком велик.
Как-то раз в октябре мы забрали Анну и ее новую подружку Эрику после занятий и пошли с ними к Эйфелевой башне. Девочки бежали впереди, высоко подпрыгивая и выписывая виражи, как подвыпившие летчики-истребители, которым хочется покрасоваться. Мы с Алессандро недоумевали, почему французы собирались демонтировать башню после Всемирной выставки в 1889 году. Ведь она так красива, что разрушить ее — все равно что замазать краской Мону Лизу из-за ее длинного носа.
Как говорится в моем путеводителе, на Сене, почти у самого подножия Эйфелевой башни, пришвартованы маленькие bateaux mouches, или туристские катера. Мы шли под железными кружевами, а девочки с плеском неслись по воде, вскрикивая, как чайки. На берегу мы заплатили за дешевые билеты — без блинчиков и шампанского. Поскольку нужно было ждать двадцать минут, мы отправились к карусели, стоявшей у реки. Полная женщина с трудом умещалась в маленькой кассе, отгораживавшей ее от туристов и дождя — правда, ни того ни другого пока не наблюдалось.
Анна и Эрика забрались наверх, но механик ждал, очевидно, надеясь, что двое детей привлекут других. Девочки напряженно сидели на своих ярко раскрашенных лошадках, и их тощие ноги казались слишком длинными. Скоро эти десятилетние девчушки будут стесняться таких детских развлечений, но пока это время еще не пришло.
Наконец заиграла музыка, и лошадки дернулись вперед. Карусель в солнечный день — это мелькание детских улыбок и подпрыгивающих попок. Но когда девочки скрылись из виду и нам осталось лишь любоваться лошадками без всадников, я осознала, что пустая карусель в пасмурный день утрачивает свое неистовое веселье. Исчезает впечатление, будто лошадки несутся к какой-то радостной финишной черте.
Тех, на которых сидели девочки, словно нашли на свалке. У лошади Анны не было половины передней ноги.
Они выгибали шеи, как боевые кони, покрытые шрамами и печальные, которые перебираются через Альпы во время военного похода. Каждая выбоина от детских пяток была четко видна на золотой краске.
Поскольку механику некуда было идти и нечего делать, он все катал и катал девочек. Но наконец музыка замедлилась, и в воздухе повисли последние нестройные ноты.
Я решила, что нет более грустного зрелища, чем французская карусель в дождливый день, и подумала, что уж лучше бы мы заплатили за шампанское и блинчики.
* * *
По дороге в школу, в метро, Анна изображала свою учительницу, которая в ярости топала ногами и кричала: «Заткнитесь! Сядьте! Маленькие кретины!» Весь вагон хохотал, хотя Анна совершенно не подозревала о своей очарованной и восторженной публике.
* * *
Алессандро принес домой на редкость удачный презент, компенсируя вчерашнюю неудачу с цветами: сыр в форме сердечка, сорт камамбера/бри, жирный, как масло, но в два раза вкуснее. Мы ели его с хрустящим хлебом и с простым салатом из оранжевых перцев, а на десерт — киви.
* * *
Я только что наткнулась на список, который набросал Лука на листе бумаги. Сверху он написал (курсивом): «Конец». Список озаглавлен «Несколько проблем».
— Не умею писать курсивом.
— Не умею писать по-итальянски.
— Не думаю, что правильно записал домашнее задание по математике.
— Нужно написать эссе по-французски к понедельнику.
— Нужны мои книги к завтрашнему дню.
Я чувствовала себя ужасно. Что мы наделали, притащив его сюда! У меня будет язва от одного только чтения этого списка.
* * *
Моя сестра упомянула перед нашим отъездом во Францию, что родственник с материнской стороны опубликовал мемуары о своей жизни в Париже. Я никогда не слышала о Клоде К. Уошбэрне, который был одним из братьев бабушки и умер еще до моего рождения. Сегодня пришли по почте «Страницы из книги о Париже», опубликованной в 1910 году. Насколько мне известно, Клод родился в Дулуте, штат Миннесота, и переехал в Европу после получения диплома. Жил во Франции и в Италии. Проведя в Париже около года, он женился на женщине с необычным именем Иве. Я только начала читать его книгу, но пока что он характеризует брак как «постыдный институт» и похваляется своей «все усиливающейся экзальтацией» по поводу того, что остается холостяком, осторожно ведя судно мимо «матримониальных скал, которые являются преградой на пути к ранним успехам, — в открытое море холостой жизни». Должно быть, Иве потопила его судно, прежде чем он успел обойти ее скалы.
* * *
Когда мы обедали вне дома, внезапно разразился ливень, такой сильный, что над тротуаром поднимался белый туман от дождя. Мы бежали всю дорогу до дома, шлепая по лужам, мимо парижан с зонтиками и туристов, сделавших треуголки из газет. Вода стекала нам за воротник, и на протяжении всех восьми кварталов нас сопровождал неумолчный вой Анны.
* * *
Сегодня я пошла к своему игриво настроенному мяснику и указала на сосиски. Он свернул кольцом семь футов сосисок и положил на весы со словами: «Мужчине, который на вас женат, нужно есть много сосисок». Одна из проблем с моим французским заключается в том, что мне требуется время, чтобы обдумать ответ. В результате я очутилась на улице с избытком сосисок и весь следующий час безуспешно пыталась придумать ответ на французском, который смогла бы использовать в своей следующей жизни. В той жизни, в которой я буду свободно изъясняться на нескольких языках и мне никогда не придется лезть за словом в карман.
* * *
Вчера Анну дважды ставили у стенки в течение одного урока. Я спросила, за что ее наказали, и она ответила, что не помнит. Во всяком случае, мальчишки ведут себя еще хуже, сказала она. Я не могу дождаться встречи родителей с учителями. «Она плохая американка» прокручивается в моей голове на мотив «Она очень хорошенькая дев-в-вочка…»
* * *
Из многочисленных мостов Парижа мой любимый — мост Александра III, а моя самая любимая из статуй — смеющийся мальчик с трезубцем в руке, который сидит верхом на рыбе. Хотя это ребенок, он больше меня. И все же это еще совсем маленький мальчик с простодушной улыбкой, который еще незнаком с печалями и обманами мира. На дальнем конце моста Александра III, напротив морского мальчика, сидит его сестра-близнец. По-видимому, она только что вышла из воды. В одной руке у нее пучок водорослей, в другой — раковина, которую она поднесла к уху. Девочка вглядывается в даль, напряженно слушая. Мне кажется, что она прислушивается к рокоту волн, к звукам дома.
