После двух мальчишек семья увеличилась на одну маленькую дочку, которую госпожа Каскабель хотела назвать Урсулой, но та получила гордое имя — Наполеона, в честь узника острова Святой Елены.
Наполеоне исполнилось восемь лет. Белокурая, с розовым, живым и выразительным личиком, очень грациозная и ловкая, она была благовоспитанной девочкой, обещавшей стать красавицей и сдерживавшей обещание. В упражнениях на канате для нее уже не существовало секретов: маленькие ножки скользили и играли на металлической проволоке, словно у легонькой девочки за спиной росли крылышки, удерживавшие ее от падения.
Само собой разумеется, Наполеона была общей любимицей. Все восхищались ею, и она того заслуживала. Мать охотно тешила себя мечтой о том, что в один прекрасный день дочь удачно выйдет замуж. Разве не случалось такого в кочевой жизни акробатов? Почему Наполеона, став прекрасной молодой девушкой, не может встретить принца, который влюбится в нее и возьмет в жены?
— Ну да, как в сказках, — выражал сомнение господин Каскабель, более рассудительный, чем жена.
— Нет, Цезарь, как в жизни.
— Увы! Корнелия, времена, когда короли женились на пастушках, давно миновали; впрочем, в наши дни и пастушка может отказаться выйти замуж за короля!
Такова была семья Каскабель — отец, мать и трое детей. Наверно, стоило бы обзавестись еще одним отпрыском, имея в виду цирковой номер построения человеческой пирамиды, в котором гимнасты нагромождаются друг на друга парами. Но четвертый ребенок никак не хотел появляться на свет.
Здесь как нельзя кстати, как будто специально для того, чтоб помочь создать нечто оригинальное, появился Клу-де-Жирофль.
В самом деле, Клу удачно дополнил семью Каскабель. Труппа стала его семьей, а он — ее полноправным членом, хотя по происхождению был американцем. Один из тех несчастных сирот-чертенят, рожденных бог знает где (они и сами вряд ли могли ответить на этот вопрос), воспитанных из милости, кормившихся от случая к случаю, рано созревавших, он имел от природы доброе сердце и душу, удерживавшую его от дурных соблазнов и плохих советов нищеты. Стоит лишь пожалеть его несчастных собратьев, которые чаще всего вовлекаются в темные дела и плохо кончают.
Но не таков был Нэд Харли, которому господин Каскабель дал шутливое прозвище Клу-де-Жирофль — Гвоздика. Почему именно гвоздика? Во-первых, потому, что тот был худющий, как стебель этого растения; во-вторых, его амплуа состояло в том, чтобы во время представлений получать больше оплеух, чем гвоздик на поле в самое урожайное лето!
Двумя годами раньше господин Каскабель во время своего турне по Соединенным Штатам встретил это жалкое создание на грани голодной смерти. Труппа акробатов, с которой он выступал, только что распалась из-за бегства ее директора. Нэд исполнял роль «менестреля»[28]. Невеселая работенка, даже если она не дает умереть с голоду связавшемуся с ней. Намазываться ваксой, как говорят, «перевоплощаться в негра», надевать черные панталоны и рубаху, белый жилет и белый галстук, петь в компании четырех или пяти изгоев вроде тебя идиотские песни, пиликая на смешной скрипке, — жалкая роль! Все это так изрядно надоело Нэду Харли, что он был счастлив повстречать на своем пути Провидение в лице господина Каскабеля.
Если точнее, последний только что уволил своего шута, который, как правило, исполнял роль Пьеро. Верите ли? Этот паяц представился американцем, тогда как на самом деле был самым настоящим англичанином! Джон Булль среди бродячих артистов! Соотечественник тех палачей, которые… Дальше вы уже знаете… Однажды случайно господин Каскабель проведал про национальность сего самозванца. «Господин Уолдартон, — заявил он, — поскольку вы англичанин, вы немедленно нас покинете, или же ваш зад познакомится с моим сапогом, Пьеро несчастный!»
И несчастный Пьеро — господин Уолдартон — наверняка получил бы пинок в означенное место, если б не поспешил испариться.
Именно тогда Клу заменил его. Экс-менестрель нанялся выполнять любую работу как в представлениях, так и на кухне, если требовалось помочь Корнелии. Кроме того, в его обязанности входил уход за животными. Само собой, он говорил по-французски, но с чудовищным акцентом.
В сущности, Клу остался ребенком, сохранившим наивность, несмотря на свои тридцать пять лет. Он был чрезвычайно весел и забавен, зазывая публику на спектакль, и столь же меланхоличен в обычной жизни. В каждой вещи он скорее видел ее темную сторону, но, откровенно говоря, не стоило этому удивляться, поскольку вряд ли он причислял себя к тем, кому везет. Его остроконечная голова, вытянутое лицо, желтоватые волосы, круглые и глупые глаза, несоразмерно длинный нос, на котором помещалось полдюжины очков — что всегда вызывало дикий хохот, — оттопыренные уши, шея цапли, тощий торс, болтавшийся на ногах скелета, делали из него престранное существо. К тому же он никогда не жаловался, хотя… (сию поправку он никогда не забывал в своих рассказах), хотя злая судьба давала ему много поводов для жалоб. Впрочем, с тех пор как он вошел в семью Каскабель, он сильно к ней привязался, а Каскабели уже и вообразить не могли, как можно обойтись без их дорогой Гвоздички.
Такова была, если можно так выразиться, человеческая часть труппы бродячих артистов.
Животные же были представлены двумя славными псами: спаниелем — ценным охотником и надежным защитником дома на колесах, а также ученейшей и мудрейшей пуделихой, достойной стать членом академии в тот же день, как будет учреждена собачья академия.
Кроме двух собак, следует познакомить публику с маленькой обезьянкой, которая в соревнованиях по гримасам не без успеха соперничала с самим Клу, и чаще всего зрители весьма затруднялись, кому из них отдать предпочтение. Еще был попугай Жако, уроженец острова Ява, который болтал, бормотал, пел и трещал по двадцать часов в сутки благодаря урокам своего лучшего друга Сандра. И наконец, два старых добрых коняги тащили ярмарочный фургон, и Бог знает, как, пройдя столько тысяч миль, они еще не протянули свои негнущиеся от старости ноги.
Хотите знать, как именовали этих выдающихся животных? Одного звали Вермут, как любимого коня господина Деламарра, другого — Гладиатор, как неизменного победителя скачек, принадлежащего графу Лагранжу. Да, они носили эти знаменитые на французских ипподромах имена, нисколько не думая об участии в парижском Гран-При.
Что касается двух собак, то спаниеля звали Ваграм[29], а пуделиху — Маренго[30], и можно не сомневаться в том, кто оказался их крестным отцом.
