Жюль Верн - Миссис Бреникен

Мельбурн расположен на левом берегу реки Ярра-Ярра, в двух километрах от побережья залива, и поезда преодолевают это расстояние за несколько минут. Город с населением в триста тысяч человек является столицей великолепной колонии Виктория, насчитывающей около миллиона жителей, о которой с 1851 года можно не без оснований говорить, что гора Александр отдала ей все свое золото.

Миссис Бреникен, хоть и остановилась в одной из наименее известных гостиниц в городе, все же не смогла оградить себя от любопытства,— впрочем, вполне понятного,— которое повсюду вызывало ее присутствие. Поэтому она предпочла в компании Зака Френа бродить по городу, коего, будучи озабочена совсем иным, она почти и не видела.

Вообще-то американку ничем не удивишь и не порадуешь в самом современном городе. Хоть и основанный на двенадцать лет позже, чем Сан-Франциско в Калифорнии, Мельбурн ей кажется, как говорят, «не вполне хорошим»: широкие, лежащие перпендикулярно друг к другу улицы, скверы, которым не хватает деревьев и газонов, множество банков, конторы, ворочающие огромными делами, квартал, где сосредоточена розничная торговля, общественные здания, церкви, соборы, университет, музей, библиотека, больница, ратуша, школы, похожие на дворцы, и дворцы, похожие на школы, памятник двум исследователям — Бёрку и Уилсу, которые погибли, пытаясь пересечь Австралийский континент с юга на север; а еще длинные улицы и бульвары, редкие прохожие вне делового квартала города, некоторое число иностранцев, главным образом евреев немецкого происхождения, торгующих деньгами так, как другие торгуют скотом или шерстью, притом за высокую цену — на радость сердцу Израилеву.

Но торговый Мельбурн менее всего населен торговцами. Виллы, коттеджи, даже княжеские резиденции заполнили пригороды: Сент-Килду, Хом, Эмералд-Хилл, Брайтон,— что, по мнению мистера Д. Чарнея, одного из наиболее известных путешественников, посетивших эту страну, является преимуществом Мельбурна перед Сан-Франциско. И уже выросли там деревья различных пород, роскошные тенистые парки, в которых журчащая вода долгие месяцы обеспечивает благодатную прохладу. Мало найдется городов, обрамленных более восхитительными зелеными массивами.

Миссис Бреникен рассеянно взирала на разного рода красоты, даже когда Зак Френ отвез ее за город. Ни живописно расположенные жилища, ни величественный ландшафт с дальними перспективами не поражали Долли. Одержимая какой-то неотступной идеей, она, казалось, все время хотела попросить Зака Френа о чем-то, но не решалась.

В гостиницу они вернулись уже к ночи. Долли заказала в номер ужин, к которому едва притронулась. Потом легла и погрузилась в какой-то полусон, беспрестанно тревожимый образами мужа и ребенка.

На следующий день миссис Бреникен оставалась в номере до двух часов. Она написала длинное письмо мистеру Уильяму Эндрю; в нем она сообщала об отъезде из Сиднея, скором прибытии в столицу Южной Австралии и о своих надеждах на благополучный исход экспедиции. Получив это письмо, мистер Уильям Эндрю не преминул отметить, к своему большому удивлению и крайней обеспокоенности, что Доллины надежды найти Джона живым переросли в уверенность, а о своем ребенке, малютке Уоте, она упоминала, как если бы он не погиб. Славный мистер Эндрю спрашивал себя, нет ли тут повода для новых опасений за рассудок исстрадавшейся женщины.

Почти все пассажиры, которые должны были следовать до Аделаиды, уже были на борту «Брисбена», когда миссис Бреникен и Зак Френ вернулись на судно. Годфри с нетерпением ждал ее возвращения, и, едва она показалась вдали, лицо его озарилось улыбкой. Он устремился на пирс и стоял там, когда она поднималась на корабль. Зак Френ был до крайности раздосадован. Что бы он только не отдал, лишь бы этот юный матрос покинул пакетбот или хотя бы не попадался на глаза Долли, будя в ней мучительные воспоминания. Миссис Бреникен заметила Годфри. На мгновение она остановилась, пристально поглядела на него, но тут же опустила голову и, ни слова не сказав, уединилась в своей каюте.

В три часа пополудни «Брисбен», отдав швартовы, направился к выходу из залива; обогнув мыс Куинсклифф и держась менее чем в трех милях от побережья Виктории, судно взяло курс на Аделаиду.

В Мельбурне на пакетбот село человек сто пассажиров — главным образом жителей Южной Австралии, возвращающихся домой. Среди них было несколько иностранцев, и в частности китаец лет тридцати — тридцати пяти, сонного вида, смахивающий на крота. Желтый, словно лимон, круглый, словно китайская ваза, и лоснящийся, словно высокого ранга мандарин[201], китаец, однако, был вовсе не мандарином, а обыкновенным слугой человека, наружность которого заслуживает подробного описания.

Вообразите себе некоего сына Альбиона[202], типичного британца: высокого, худого, даже костлявого — сплошные шея, туловище, ноги, в общем, интереснейший экземпляр для остеологов[203]. Этот англосакс сорока пяти — пятидесяти лет возвышался над уровнем моря примерно на шесть английских футов. Светлая борода, видимо незнакомая с ножницами, светлая же, с золотым отливом шевелюра, рыскающие глазки, заостренный, с горбинкой, притом изрядной длины нос, напоминающий клюв пеликана или цапли, череп, на котором даже самый невнимательный френолог[204] легко углядел бы выпуклости, свидетельствующие об упрямстве и склонности к мономании[205],— из всех этих деталей складывается портрет, притягивающий взгляд и вызывающий улыбку.

Одет был англичанин в приличный традиционный костюм: картуз, жилет, застегнутый до самого верха, куртку со множеством карманов, суконные клетчатые брюки, башмаки на гвоздях с высокими штиблетами на никелированных пуговицах и белесый пыльник, ветром прижимаемый к телу и выдающий скелетическую худобу своего хозяина.

Кем был этот оригинал — неизвестно, ибо на австралийских пакетботах не принято фамильярничать, расспрашивать, кто, откуда и куда. Пассажиры на то и пассажиры, чтобы ехать,— и ничего больше. Единственное, что мог бы сказать стюард[206], так это то, что англичанин занимал каюту под именем Джошуа-Меритта, или просто Джоса Меритта из Ливерпуля (Соединенное Королевство), сопровождаемого слугой по имени Чжин Ци из Гонконга (Небесная империя[207]).

Взойдя на судно, Джос уселся на одну из скамеек, стоящих на спардеке, и встал с нее лишь во время ленча[208], когда прозвонил четырехчасовой колокол. В половине пятого он вернулся и ушел в семь на обед; в восемь снова уселся на скамейку в неизменной, точно у манекена, позе, устремив взгляд на берег, исчезающий в вечернем тумане. В десять часов он поднялся и четким, размеренным шагом, которого не могла нарушить даже качка, направился к себе в каюту.