— Теперь ты богат, можешь попутешествовать, посмотреть мир… Ты же не бывал за океаном, не так ли?
— Никогда… Но, знаешь, у меня и желания такого нет. Есть много дел, которые я хотел бы еще сделать здесь, и много мест, которые я хотел бы увидеть в Австралии. Даже за весь остаток жизни я не успею увидеть ее всю, так что лететь за океан не собираюсь… Максимальная высота, на которую я готов подниматься, — это высота кузова моего грузовика. Каждому Бог отпустил свое счастье. Надо понимать это и не быть жадным.
Кенни смеется и хлопает меня по плечу.
Рассказывая об этих людях, я не собираюсь оценивать их по шкале «хорошо-плохо», «верно-неверно». Это не входит ни в мою задачу, ни в мою компетенцию. Я просто пытаюсь понять, в чем секрет их жизни, счастья, человеческого достоинства. Почему мультимиллионер Ален не построил себе аляповатых дворцов и не превратился в циничного разухабистого «нового русского», вернее, «нового австралийца», а остался милым парнем-фермером, любящим работу, друзей и окружающий его мир. Почему от невезения Амиго не запил, а, наоборот, «по велению свыше» начал строить совершенно не нужный ему замок, чтобы оставить людям память о себе? В чем секрет неугасающей жизнерадостности Кенни, сумевшего из «хлама» сделать искусство?..
Хозяйка «звериного госпиталя»
Эти примеры можно множить.
Зачем, например, Катрин Христиансон — этой немолодой и небогатой датчанке, с лицом доброй бабушки, прозванной соседями Ангелом, содержать за свой счет госпиталь для пострадавших диких зверюшек? Четверть века назад муж привез ей осиротевшего кенгуренка, мать которого он случайно сбил машиной на лесной дороге. С этого все и началось. Сегодня «Холм Кенгуру» — так называется ее госпиталь — известен далеко за пределами Лайтнинг-Ридж. Люди приносят ей пострадавших живых существ — кенгуру, вомбатов, змей, черепах, попугаев…
Мы с Катрин сидим на холме в окружении десятка кенгуру. Они льнут к ней, как дети к матери, требуя внимания.
— Вы не поверите, — говорит Катрин, — заболев, они теперь сами приходят ко мне из леса. Это какая-то мистика, я не могу объяснить. Они, по-видимому, рассказывают друг другу о нашем госпитале…
На ветке сам с собой разговаривает Чарли — огромный белый какаду с красным гребнем. Когда-то он тоже попал сюда как пациент. Видимо, он подтверждает слова, сказанные Катрин, но я не могу понять, поскольку болтает он по-датски.
— Хватит болтать, — говорит ему Катрин, — ты бы лучше показал нам, как танцует Майкл Джексон.
И Чарли начинает переступать с ноги на ногу и активно вращать головой…
— Но ведь все это требует денег, и немалых… — говорю я.
— Конечно, — соглашается Катрин, — деньги требуются… Но это часть моей жизни… эти зверюшки для меня как родные дети… Раньше я все делала сама, только на свою пенсию, а сейчас в чем-то и государство помогает, в чем-то люди…
…Или, скажем, другой пример. Зачем Тэду Мэтью — гуляке и выпивохе, понадобилось вдруг завязать с разгульной жизнью и начать строить это странное стеклянное сооружение, прозванное людьми «Бутылочным домом»? Снаружи он похож на огромного ежа, ощетинившегося тысячами горлышек разноцветных пивных бутылок, а изнутри — на гигантский детский калейдоскоп, где всеми цветами радуги переливаются донышки бутылок, особенно когда на улице яркое солнце. И это не какая-то там собачья конура, а настоящий двухэтажный жилой дом, с комнатами, кухней, чердаком, прихожей…
Кстати, собачья будка из бутылок возле дома тоже есть…
— А началось все сорок пять лет назад, — рассказывает нынешний хозяин дома с седой шкиперской бородкой. — Как-то Тэд проснулся утром под чьим-то чужим забором после сильного перепоя и увидел чистое небо и шесть пустых пивных бутылок вокруг себя. И так ему стало жаль своей жизни, что он решил начать «новую»… И тут ему в голову пришла гениальная мысль, как одним махом решить проблему жилья при отсутствии денег: построить дом из пивных бутылок, поскольку этого материала кругом валялось предостаточно. Выпить в то время здесь любили все, и выпить крепко. Сначала мужики смеялись, но Тэд молча ходил с мешком и собирал бутылки. А потом, когда построил дом, смеяться перестали…
— Ну, а дальше что? Построил и снова запил? — спрашиваю я.
— А нет! — усмехается шкипер. — Трезвенником он, конечно, не стал, но что-то с ним все же произошло… А тут и удача подвалила — опал пошел…
…Или еще пример — Пабло Гомес. Ну не шла фортуна, хоть тресни. Как кроты, перерыли они с женой сотни метров породы, а опала все нет. Так что, вешаться прикажете?! Пабло родом из Мексики и с детства любил цветы. А какие цветы в Мексике? Кактусы. Вот он и сообразил: там пустыня — и в Лайтнинг-Ридж пустыня, там жара — и тут жара… Сегодня его кактусовые плантации по красоте одни из лучших в мире. Сотни видов кактусов. Всю Японию снабжает этими колючками. А японцы ведь любят всякие «икебаны», так что торговля идет бойко, на миллионы…
Прошу учесть — все, о чем я рассказываю, происходит не в многомиллионном мегаполисе, где можно найти любые человеческие типажи и судьбы, а в крохотном городке на краю света. Другими словами, процент счастливых чудаков здесь выше, чем в любой столице мира… А почему? Вот в этом-то и вопрос…
Вечер. Мы сидим на веранде за настоящим русским самоваром и гоняем чаи с ватрушками. Борис читает мои путевые наброски. У него рыжеватая чеховская бородка и темнобронзовый загар лица.
Русский Борис (справа)
— Что ж получается?! — говорит он. — Ты рассказываешь о Лайтнинг-Ридж… фактически — о мировой столице опала. Это «Город удачи», поэтому-то он и притягивает людей. В процентном отношении у нас здесь миллионеров больше, чем во всей Австралии… самый богатый город страны!.. А судя по твоим заметкам, здесь живут одни неудачники… от всех фортуна отвернулась… роют-роют, а опала все нет!.. Это же не так. Возьми хотя бы меня. Я здесь всего три года, а уже отрыл две жилы, одна тысяч на двести долларов, другая на три миллиона.
Я слушаю его певучий русский язык, каким, наверно, разговаривали когда-то жители Миргорода или купцы Поволжья. Время от времени он останавливается, чтобы подобрать нужное слово, иногда заменяя его английским. Такой говорок я слышал у молодых русских в Канаде, когда с безупречного английского они вдруг переходили на старорусский, доставшийся им по наследству от прапрабабушек.
Борису около сорока. Родился в Австралии, куда в середине 1950-х перебрались из Харбина его родители. В этом русско-китайском городе с восточными пагодами и православными церквями застрял в 1917 году его дед — инженер-полковник царской армии, один из руководителей строительства Маньчжурской железной дороги. Большевистская революция отрезала его от родины, а когда в 1949 году и Китай стал «красным», семье пришлось бежать дальше — в Австралию. Поселились в Брисбене — столице штата Квинсленд.
