Шлюпки подошли к пристани. Человек тридцать красинцев вышли на берег.
Балалаечники и гитаристы выступили вперед. Остальные следовали за музыкантами. Оркестр остановился у входа в столовую. Двери распахнулись, и красинцы вошли в помещение.
Длинные столы были уже накрыты. Сотни полторы служащих и рабочих «Ню-Олесунн-Куль-Компани» встретили красинцев. Десятка полтора женщин стояли у стен.
Когда гости и хозяева закусили, балалаечники впервые тронули струны.
Еще никогда в Ню-Олесунне не было такого веселья. Неожиданно музыка прекратилась. Громадный Кисе взгромоздился на стул.
Минуту внимания! Он, инженер Кисс, желает доставить маленькое удовольствие дорогим гостям и всем собравшимся. В отступление от обычных правил, он с удовольствием продемонстрирует сейчас американский ковбойский фильм и притом совершенно бесплатно!
Кинобудка была устроена в глубине зала. Кисс спустил подвешенный к потолку экран, служанки закрыли ставни, инженер забрался в будку и принялся вертеть ручку киноаппарата.
Едва первые кадры фильма промелькнули на экране, в зале пронесся гул и послышались замечания. Однако вскоре все стихло: присутствие гостей сдерживало публику.
Стала понятна странная щедрость Кисса!
Каждый ню-олесуннец уже видел эту картину по нескольку раз. Она больше не может принести Киссу никакого дохода.
Впрочем, один человек смотрел фильм с нескрываемым удовольствием. Это был Гиальмар Нойс. Он уже много-много лет не видел ни одного кинофильма! Теперь, после многолетней разлуки с семьей, он решил съездить ненадолго в Тромсё.
Ненадолго, ибо надо спешить обратно, пока льды не преградили путь кораблям на Шпицберген!
Ведь еще ни мало ни много — двенадцать лет он собирался прожить арктическим Робинзоном на Норд-Остланде!
После фильма начались танцы. Прошло не более часа, и гудок корабля прекратил веселье. Музыканты поднялись. Гости стали прощаться с хозяевами. На шлюпках мы поплыли к нашему кораблю. Гребцы веслами отталкивались от айсбергов. Туман разжижался.
В три часа утра 25 июля ледокол покидал Шпицберген.
В Ню-Олесунне на берегу Кингсбея оставались Чухновский и его товарищи.
Они стояли с поднятыми руками, глядя вслед уходившему большому черному кораблю с двумя желтыми трубами, на которых алели советские звезды…
Спасение корабля «Монте-Сервантес»
Океан был голубой, акварельный. Блестело небо, лишь кое-где тронутое ватой перистых облаков. Сверкали глетчеры и снежные вершины гор.
По левому борту тянулся остров Форелянд с его острыми, окутанными снегами вершинами.
Мы только недавно встали из-за стола в кают-компании.
В тринадцать часов пятьдесят пять минут в радиорубке дежурный радист принимал весть с большого океанского парохода «Монте-Сервантес».
Пароход вез туристов. Их было тысяча пятьсот человек. Они выехали из Гамбурга, чтобы посмотреть южные берега Шпицбергена и встретиться с «Красиным».
Обычно туристские пароходы доходили до кромки льда и поворачивали обратно. Кроме полутора тысяч пассажиров, на пароходе было триста человек команды. «Монте-Сервантес» шел в тумане и наскочил на льдину, пробившую борт парохода. С пробоиной, через которую вода полилась в трюмы, он укрылся в глубоком заливе Решершбее. Нижние трюмы судна уже были залиты водой. Пароход медленно погружался в воду.
Капитан «Монте-Сервантеса» сообщал, что судно в состоянии продержаться на воде не более шестнадцати часов…
Снова знакомый отчаянный призыв в океане: «Спасите наши души! SOS! SOS! SOS!»
Все, что с нами происходило, было похоже на кинофильм.
Если бы нам показали его на экране, мы сказали бы, что он перегружен неправдоподобными приключениями.
Преждевременно красинцы прощались с берегами Шпицбергена.
Капитану принесли из радиорубки желтый бланк, исписанный карандашом радиста. Он прочитал радиограмму и молча передал ее Пономареву.
— Им нужны водолазы, Карл Павлович, — сказал старпом, прочитав радиограмму с борта «Монте-Сервантеса».
— В каком состоянии водолазный аппарат?
— Сейчас отдам распоряжение готовить.
Пономарев был невозмутим, как всегда.
Капитан пожал плечами:
— Поразительно все-таки… Отправляться к берегам Шпицбергена, имея на борту тысячу восемьсот человек, и не предусмотреть водолаза!
— Видимо, придется класть пластырь.
— Капитан «Монте-Сервантеса» доносит, что форпик и трюм номер один заполнены водой… Неизвестно, какой еще пластырь поможет…
Эгги, ворча, поднялся на командирский мостик.
Восемь часов «Красин» шел полным ходом к месту аварии «Монте-Сервантеса».
В солнечную полночь мы входили в Решершбей.
На ослепительно синем фоне исполинского глетчера цвел красными полосками на белых огромных трубах печальный «Монте-Сервантес». Он накренился на правый борт. Нос его был зарыт в воду. Деки, верхние палубы, мостики и спасательные шлюпки «Монте-Сервантеса» переполнены людьми. При появлении «Красина» на «Монте-Сервантесе» раздалось тысячеголосое «ура». Тысяча восемьсот человек, толпясь на тонущем корабле, рукоплескали.
Берега Шпицбергена еще никогда не слыхали подобных аплодисментов.
* * *
Восемь дней в глубине бухты, на юго-западном берегу Вест-Шпицбергена, у подножия синих глетчеров, стояли борт о борт спасаемый «Монте-Сервантес» и спасающий «Красин». Капитан «Монте-Сервантеса» крутил пухлыми пальцами золотую пуговицу своей двубортной форменной куртки и говорил командиру «Красина»:
— Пробоина под ватерлинией. Трюм номер один залит. Так же залиты два носовых отсека. Цемента на корабле нет. Железных листов нет. Можете ли вы нам помочь?
Эгги задумался:
— Листы железа? Черт возьми, есть ли у нас листы железа, Павел Акимович?
Тогда Павел Акимович, переведя взор с немецкого капитана на Эгги, пожал плечами и равнодушно сказал:
— Если надо, значит найдется.
Он вышел из каюты, где командир принимал немецкого капитана.
На палубе Пономарев сложил рупором руки и привычно крикнул:
— Кудзделько!..
* * *
По соседству с «Красиным» высилась накренившаяся громада «Монте-Сервантеса», плавучий отель туристов, многоэтажное сооружение, с его мягкими каютами, кафе, ресторанами, барами, дансингами и белыми променаддеками, по которым ходили люди. Три недели назад они собрались в порту города Гамбурга, чтобы на туристском пароходе совершить эксцентрический рейс до кромки полярного льда. На «Монте-Сервантесе» говорили на двадцати языках.
