—Ты не переживай, Сеня,— попробовал успокоить его Севалин.— Шрамы на лице, это как символ мужества. Их девушки ценят больше, чем красоту.
—Так цэ ж шрамы вид бойовых ран. А як вид укусив, так дивчата тилькы рэгочуть над нымы,— уточнил Музыченко.
Парадоксальный факт. Казалось бы, что Звягинцев должен был обрушиться на Музыченко. Но нет. Удар пришелся по Севалину, который пытался ободрить Семена.
—Ты, исусик, не бери на себя много. Наружность она такая: сегодня есть, а завтра, гляди, ее уже коты съели, нету ее, малость попортили.
—Гад жа ты, Сымон,— заключил Лучепок.— Да цябе па-добраму, а ты зверам огрызаешся.
Никто после этого не захотел продолжать начатый разговор.
Лучший способ отвлечь свои мысли от огорчений— наблюдение за семейством орлов. Я смотрю на них из своего укрытия, и мне кажется, что сегодня у них как в доме, который собираются покидать. Забивают досками окна, выносят и укладывают в телегу домашнюю утварь. В орлином гнезде, правда, ничего подобного нет. И все же какие-то неуловимые признаки наводят на мысль, что сегодня орлы покинут свое жилище. Недаром и орел и орлица не покидают гнезда, суетятся, время от времени подталкивают к краю обрыва то одного, то другого птенца. Слышатся какие-то гортанные звуки, в ответ на которые раздается жалобный писк. Похоже, родители пытаются убедить своих детенышей, что пора решаться на первый взлет. Птенцам страшно. Они боятся лишиться твердой опоры и поэтому, как могут, сопротивляются родительской воле. Орлица настойчиво добивается своего. Она подтолкнула мощным туловищем орленка к краю гнезда и затем сбросила его в пропасть. Вначале птенец пытался удержаться на краю обрыва. Но потом, окончательно потеряв равновесие, вынужден был распластать свои крылья и впервые в своей жизни перейти на свободное парение. С радостным клекотом ринулась за ним и орлица. Она опередила орленка и как ведущий повела за собою ведомого в горы. В гнезде гортанные звуки усилились. Это старый орел, должно быть, стыдил оставшегося орленка в его нерешительности. По отношению к детям меры принуждения иногда просто необходимы. Словно понимая это, орел энергично столкнул птенца в пропасть и, тут же опередив его, улетел с ним в том же направлении, в котором скрылась первая пара птиц. Опустело орлиное гнездо. На душе стало немного тоскливо. Так иногда тоскуют по хорошим друзьям, которые покидают твой город и больше в него не возвращаются.
Раньше, при Ваське Демидченко, я просыпался, когда меня будили, медленно. Теперь же вскакиваю с постели при первом дотрагивании или достаточно громком обращении. Нельзя сказать, что у меня ухудшился сон. Нет, я могу крепко спать даже при громком разговоре. Но при одном условии: если этот разговор— просто беседа о чем-нибудь обыденном, житейском. Так, я слышал, в старину мельники спокойно засыпали под мерный гул жерновов. Но как только утихал ветер и переставали вращаться крылья мельницы, как только останавливались жернова и наступала тишина, мельник мгновенно просыпался. Было за полночь, когда я услышал сквозь сон негромкое, но тревожное:
—Старшина! Старшина!
Я вскочил с постели.
—Что, тревога? Буди остальных.
—Да нет. Тревоги не объявляли. Тут вот,— и Севалин, дежуривший у рации, протянул мне бланк заполненной радиограммы.
Я уже привык к выражению лица Севалина. Оно не такое, как у других. У Лефера, например, лицо как открытая книга. По нему можно определить: радуется он или печалится, одобряет поведение человека или осуждает, рассказывает откровенно или что-нибудь скрывает. Определить чувства Валерия по выражению его лица не так-то просто. Чтобы установить истинный цвет крыши какой-либо постройки покрытой слоем пыли, нужен ливень. Временами мне кажется, что понять характер Севалина можно лишь в условиях какой-нибудь серьезной встряски. Приходя после сна в себя, я смотрел на Валерия и не узнавал его. Раньше мне ни разу не приходилось видеть его в состоянии настоящей тревоги. И только теперь я понял, что произошло что-то серьезное.
—Почему не расшифровал?
—Абракадабра получается.
—Какая еще абракадабра?— не понял я.
—Пробовал декодировать— несуразица выходит.
—А кому адресована радиограмма?
—А черт его знает. В кодовой таблице нет таких позывных.
Я смотрел на бланк с аккуратно записанными цифрами. Шесть групп. В каждой группе по пять столбиков из четырех цифр. Позывные станции, которой была передана радиограмма, состояли всего лишь из одной буквы и двух цифр. Такими же, короткими были и позывные станции-отправителя.
—Ты знаешь, сколько сейчас работает станций с неизвестными нам позывными?— пробовал я успокоить себя мыслью о том, что радиосигналы в ночное время могут доходить до нас не только из других городов, но даже с другой стороны планеты.— Их тьма тьмущая.
Валерий молча, но с явно иронической улыбкой выслушал до конца мое объяснение и ответил:
—Догадываюсь, что морзянок сейчас в эфире, как цыплят в инкубаторе. Но эта морзянка, дорогой товарищ старшина, особая. Ее выпустили не на западном полушарии, а где-то здесь, может, совсем рядом.
—По каким это признакам ты так точно определил место расположения станции?
—По очень четким и ясным сигналам.
Это уже серьезный довод. Работу далеко расположенных радиостанций, особенно ведущих передачу в ночное время, можно слышать с помощью нашего приемника четко. Но при этом неизбежно проявляется эффект так называемой интерференции волн — явления периодического усиления и затухания сигналов.
—А как насчет судна в нейтральных водах?
Я уже слышал историю с нейтральными водами,— улыбнулся Севалин. Дальше продолжать он не стал, хотя чувствовалось, что эта история, в том. Числе и мои приключения, ему известны во всех подробностях. Пока мы решали, как лучше поступить в создавшейся ситуации, с наружного поста наблюдения послышался окрик: «Стой! Кто идет?» Ответ был невнятным. Судя по звукам осыпавшихся мелких камней, к нам на вершину кто-то спешно поднимался. «Стой! Стрелять буду!— послышался лязг затвора и громкое обращение Танчука к Севалину.— Валерий! Разбуди старшину».
Пришлось поторопиться. Выяснив у дежурного сигнальщика, что внизу какая-то небольшая группа людей направляется к нам на пост, я приказал Танчуку поднять всех по тревоге, занять посты по боевому расписанию и ждать дальнейших распоряжений. Сам я спустился вниз к остановившейся группе людей. Их оказалось три человека: уже знакомый мне старший лейтенант, старшина первой статьи и матрос.
—Проведите нас на пост,— распорядился старший лейтенант.
