Сергей Марков - Юконский ворон

Загоскин смотрел на алую ветку и думал, что этот день запомнится ему на всю жизнь. Сколько он узнал в одно это утро о судьбах людей, шагавших вместе с ним под солнцем! Ему представился индеец Кузьма, бредущий по сверкающему насту, с копьем в руке, в обледеневшем плаще, с лицом, исполненным суровой и неотступной решимости. Кузьма пошел к колыбели сына своего друга… И Загоскин с гордостью ощутил, что жизнь его, так же как и жизнь Ке-ли-лын или Кузьмы, крепка и ясна, как янтарь.

— Знаешь что, Таисья Ивановна? Один хороший, умный и очень больной человек, который любил народ сильней своей жизни, сказал мне, что через много лет Россия вспомнит всех, кто любил ее и желал ей добра. Нас тоже не забудут.

— Выходит, что так, — вздохнула Таисья Ивановна. — Пойдем, Лаврентий Алексеич, поглядим на божий свет, уж как мне ваш ручей нравится…

Они сошли с крыльца. День был уже на исходе, солнце освещало нижние половины стволов, нежно-золотые пятна лежали на мхах. Лес высился вокруг разноцветными стенами: вблизи они были зеленые, потом — голубые, а вдали — совсем синие. Где-то мерно стучали топоры. Изредка в лесной тишине слышался гул падающего дерева. Загоскин шагал рядом с Таисьей Ивановной. Мелкая, уже прохладная пыль проселочной дороги ложилась на его сапоги. Он шел и думал о том, каким должен быть человек будущего столетия, который поймет и оценит его жизнь. В том, что такой человек придет в мир, Загоскин не сомневался. И он думал о том, что в жизни своей он свершил все, что мог, и что впереди — снова испытания и борьба.

Родник бежал в ложе из гремучих камней. На дне его лежали пожелтевшие хвойные иглы.

— Ишь какой он живучий, поди, и зимой не замерзает, — сказала Таисья Ивановна и зачерпнула морщинистой ладонью воды из ручья. Огнистые капли упали с ее пальцев и снова смешались со светлыми струями.

— Благодать! — промолвила старуха. — Жить, да еще как жить будем.

Она сняла с шеи ладанку на потемневшем шнурке и разорвала зубами узел полотняной подушечки.

Загоскин молча смотрел на Таисью Ивановну. Она склонилась над ручьем и вытряхнула щепоть серой аляскинской земли в воду.

— Пусть с землей российской смешается. Одинаковы они… — просто сказала женщина и выпрямилась. — А теперь идем, Лаврентий, домой. Там дел всяких много. Жить нам надо!

Вокруг них, дыша смолою и прохладой последних рос, вставали необъятные корабельные леса Рязанской губернии…

1940–1941

Москва — «Лебедь» — Можайск