Сбор от спектаклей на устройство постоянного театра был очень скудный, театрал-чиновник для подкрепления фондов затеял подписку, но подписка достигла только до пятисот рублей. Общее собрание всех сочувствовавших театру порешило употребить эту сумму на выписку из Москвы париков и прочих театральных принадлежностей для будущих спектаклей. Лучшего употребления для этой суммы никто из всего состава общего собрания не мог придумать и театрал-чиновник, уезжая в Москву, увез эти несчастные пятьсот рублей с собой, на которые, вероятно, потом и выслал в Благовещенск всякой театральной дребедени.
Осень в Благовещенске бывает почти постоянно сухая и холодная, а о той пасмурной погоде и продолжительных дождях, которыми так богаты некоторые из русских губерний, — в Благовещенске и понятия не имеют. Осень наступает незаметно, уменьшается летняя жара, в воздухе делается все свежее и свежее, постепенно наступают зимние морозы, река покрывается льдом и все чаще начинают завывать ветра. Снег в Благовещенске не держится, хотя для этого частенько предпринимают искусственные меры, — отправляют целый батальон солдат по улицам, рассчитывая, что тысяча человек, во время своей официальной прогулки, могут помочь горю и снег, примятый двумя тысячами ног, удержится на улице для санного пути. Но искусственные меры не достигают своей цели, — прогулка солдат остается просто-запросто прогулкой и снег через день или два разносится по открытой местности на все четыре стороны. Тянется зима со своими скучными бесконечными вечерами. Счастлив тот смертный, который по каким бы то ни было обстоятельствам, заехав в такую глухую и безлюдную даль, — может примириться с потребностями общества и находить утешение и отраду в ералаше, пикете и преферансе, и горе тому, кто не захочет последовать благоразумному совету опытных людей — загложет его благовещенская зима вконец. Почта, получаемая в продолжение лета два раза в месяц, с прекращением пароходных рейсов не получается до закрытия реки льдом — извольте ждать с 15 сентября до 20 ноября.
На Благовещенской маньчжурской ярмарке появляются с наступлением морозов заледеневшие яблоки, виноград, груши и фазаны, привозимые из Чичикара, за восемь сотен верст от Благовещенска, на юг.
— Айя ябло! Айя! — нахваливают маньчжуры обледеневшие, твердые как камень, плоды.
— Да уж худы ли, хороши ли, а нужно видно брать, когда лучшего ничего нет, — говорят покупатели, сомнительно постукивая ледяными яблоками о стены маньчжурских лавок.
Ожидавшие в Благовещенске зимнего пути, обыкновенно, уезжают. Город становится совсем пуст. Наконец и карты теряют свою обаятельную силу, кое-где начинают прорываться жалобы на скуку. «Господи! Да хоть бы скандал какой-нибудь устроился», — говорят скучающие. В мое время везде слышались жалобы на медленность и неаккуратность в получении почты, но лишь только получалась она, город оживал дня на два, на три, забывая про перенесенную тоску ожидания. Одна из зимних почт привезла, между прочим, интересную для жителей Благовещенска новость — книжку журнала «Время», в которой была напечатана статейка под заглавием: «Из путевых заметок по Амуру». Наделала эта статейка горя! Содом и гомор образовался вдруг из мирного города, — каждый узнавал себя и бесился, ругая автора. Один почтенный господин, названный в статейке обладателем бороды, похожей на половую щетку, до того зарапортовался в своем безграничном озлоблении, что серьезно начал подумывать о протесте против автора, и если унялся, то благодаря исключительно советам своих товарищей, доказавших разгневанному приятелю опасность печатной самозащиты: «смотри, дружок, — говорили они, — будешь защищаться острым оружием, как бы не обрезаться тебе».
К январю месяцу местная полиция стала составлять статистические сведения о числе жителей, лавок и проч. В сведениях этих между прочим было означено, что в г. Благовещенске есть свечной завод и на этом сведения прекратились. Кому он принадлежит, сколько вырабатывает свеч, из какого материала, — об этом составитель статистических сведений благоразумно умолчал. Однажды, при разговоре с одним из чиновников полиции, я спросил, где же это находится свечной завод в городе.
— У вас, — отвечал мне чиновник.
— Как, — говорю, — у меня? Что вы, Христос с вами!
— Да вы же льете свечи на дому — значит у вас и завод!
«Вот тебе и раз», — подумал я.
У меня, действительно, были при квартире два станочка с дюжиною свечных форм, на которых мы вдвоем с мальчиком практиковались в выделке свечей, и вдруг нежданно-негаданно попали в заводчики. И вот такого сорта статистические сведения, вероятно, печатаются потом для назидания публики и нашего ученого мира.
Теперь мне сделалось понятно, как некогда писали о каких-то десятках кораблей, плававших по Амуру и существовавших только в воображении автора; писали же, что Иркутск получает по баснословной дешевой цене сахар и чуть ли не все продукты через Амур, тогда как в действительности в Иркутск сахару через Амур не привозится, потому что привоз по Амуру вверх и сухим путем по Забайкальской области стоит очень дорого, да и пошлина в Иркутске на амурские товары самая почтенная.
Надо заметить, что наша хлестаковщина в отдаленных захолустьях переходит в чисто мифическое творчество.
Наступил новый маньчжурский год, в начале февраля (он считается у маньчжур, как и у китайцев, по течению Луны). Многие из жителей Благовещенска отправились в Айгун на праздник. Маньчжуры, так же, как и китайцы, чрезвычайно радушны и хлебосольно проводят дни своего Нового года, так же иллюминуют и украшают разноцветными фонарями свои улицы, дома, лавки, так же щедро угощают приходящих знакомых и незнакомых. Во время этого праздника один из русских чиновников, считавшийся другом и приятелем анбаня (начальника города), пробираясь по улице после сытного обеда и весьма солидной выпивки от знакомых маньчжур, — мимоходом заглянул в одиноко стоявший посреди улицы маньчжурский экипаж и, увлекшись красотой сидевшей в экипаже молодой маньчжурки, влепил в ее сахарные уста несколько горячих поцелуев. Крик и писк поднялся ужасный. Сибирский Ловелас хотел задать поскорее тягу, но сбежались маньчжуры и как ни увертывался в толпе чиновник, но его поймали, связали назад руки и повели на суд анбаня. Молоденькая маньчжурка была его родная дочь. Привели чиновника к анбаню и бедный старик удивился, увидя своего закадычного друга в таком позорном положении.
— Ну, брат Дмитрий, — сказал анбань, — жалко мне тебя, да нечего делать, нельзя — сам ты виноват. Только я для тебя сделаю облегчение: я напишу твоему начальнику, чтобы он тебя высек полегче, а все-таки высечь надо — без этого, брат, народ балуется.
