Без взаимности жить трудно, и русские тоже копили обиды на поляков. Хоть историческая память у нас не так глубока, и многие россияне недоумевают, что же за дату им предлагают отмечать вместо Седьмого ноября, но еще Александр Сергеевич Пушкин писал, как всегда, попушкински здорово: «И вы, бывало, пировали, / Кремля позор и… плен, / И мы о камни падших стен / Младенцев Праги избивали». Прага в данном случае – это предместье Варшавы, где русские войска в 1794 году жестоко разгромили очаг сопротивления польских повстанцев. А «пировали» поляки в Кремле в 1612 году, о чем даже в польских донесениях так сказано: «Не токмо бояр, мужиков и девиц секли, но даже младенцев у материнской груди надвое рассекали».
Выберутся ли поляки и русские из этой четырехсотлетней пучины взаимных обид и неприязни? Как видите, я со своими туристами и Мария, Марьян, Эдек, Томек, Лешек,[19] Юрек, Мирек и многие другие в эту пучину даже не попадали. А польский и наш президенты – не знаю, время покажет. Думаю, с нашей помощью выберутся.
И полная противоположность – история наших с чехами взаимоотношений. Абсолютная идиллия! Со Средних веков – купеческие караваны, дружеские посольства, лобызанья, заверения в вечной дружбе! Лишь однажды русский князь Даниил Галицкий предоставил свою дружину венгерскому королю для похода на Чехию. Поход закончился бесславно, а ближайшие потомки осудили Даниила: никогда, мол, такого не бывало, чтобы русские против чехов воевали. И опять: дружеские объятия, заверения в верности.
Особенно потянулись чехи к России в XIX веке, после наполеоновских войн. Прошли русские солдатики по чешским землям, и чехи вспомнили, что они – славяне. А великие просветители – «будители» трудились не покладая рук, возродили чешский национальный язык, издавали книги и газеты на чешском, многотомные труды по чешской истории, создавали национальный чешский репертуар для театра. И самое главное – все это вызывало огромный энтузиазм и отклик в чешском обществе, от интеллигенции до простонародья. Чехи осознали себя единой нацией со своим языком, историей и культурой. И они понимали, что защитить от австрийского гнета и немецкого культурного засилья сможет их только Россия: и народ по языку и культуре близкий, большой, добрый и понятный, только шибко бородатый. И царь-батюшка добрый – сербов и болгар в обиду не дал, с турками за них воевал.
В народной среде эти симпатии приобрели трогательный, наивный характер. Принято было за семейным рождественским столом один из тостов провозглашать за русских. А недавно я узнал умилительную, хоть и немного странную, пословицу, бытовавшую в XIX веке в Чехии: «Как должны быть часы в каждой чешской семье, так должен быть и один русский». Неудивительно, что за австрийского императора в Первую мировую чехи воевать решительно не желали и сдавались в русский плен целыми полками. В это же самое время видный чешский политик Карел Крамарж (и не он один!) вынашивал идею присоединения Чехии к Российской империи. Интересно, что жена у Крамаржа была русская. Однако первым президентом свободной Чехословакии стал Томаш Гарриг Масарик, у которого жена была американка. Впрочем, власть в России к этому времени захватили большевики, так что вопрос о присоединении отпал сам собой.
Однако русофилия в Чехии не ослабевала и выразилась в колоссальной поддержке русской эмиграции. И большая заслуга в этом президента Масарика. Он лично пригласил в страну бежавших с добровольческой армией, а позже и ученых, литераторов, журналистов, изгнанных из России по указанию Ленина. На их обустройство было выделено тридцать семь миллионов крон, а в дальнейшем по инициативе Масарика культурные учреждения русской эмиграции получали финансовую поддержку. Это называлось «русской акцией». К этому времени русские беженцы, намыкавшись по всему миру, худо-бедно расселились в разных его уголках. Относительно благополучно устроились в Париже, где бывшие царские офицеры создали первую русскую мафию таксистов, прообраз нынешней московской. «Поручик Голицын, обратите внимание на этого чужака на синем „рено“. Он уже дважды перехватывал наших клиентов у вокзала Сен-Лазар. Соблаговолите передать мою просьбу корнету Оболенскому, чтобы проколол мерзавцу шины. Мерси!»[20] Большой эмигрантский центр возник также в Берлине, но несказанно повезло тем, кто оказался в Чехии. Тридцать – сорок тысяч беженцев не только не бедствовали материально, но и чувствовали благожелательную атмосферу, моральную поддержку, дружелюбие и уважение. А самое главное – здесь в гораздо меньшей степени ощущалась оторванность от языковой и культурной русской среды. Ученые могли продолжать научную работу и публиковать труды на русском языке, студенты получали образование на русском, поскольку в Карловом университете открылось русское отделение. Работали, получая государственную поддержку, многочисленные научные и культурные центры, открывались русские издательства, художественные галереи, где выставлялись русские художники. Был создан Союз русских художников Чехословакии, и даже такие организации, как «Русский кустарь», «Русский очаг». Если по числу эмигрантов Прага была третьим центром после Парижа и Берлина, то как интеллектуальный и художественный центр, пожалуй, лидировала. Одиннадцать тысяч научных трудов русских ученых было издано в Праге. Именно в Чехии стали собирать и систематизировать реликвии, документы и произведения искусства всей русской эмиграции в Европе. И в красивом збраславском замке под Прагой были созданы Заграничный русский исторический архив и Культурно-исторический музей.
А какими громкими именами звучит русская эмиграция в Праге! Великая поэтесса Марина Цветаева, блистательный писатель-юморист Аркадий Аверченко, философ Николай Лосский, один из отцов Художественного театра Василий Немирович-Данченко! Короткое время здесь жил Владимир Набоков. Впрочем, о здешней русской эмиграции написано сейчас немало. А вот публикация в постперестроечном «Огоньке», на которую я наткнулся недавно, рассказывает об эпизоде малоизвестном. Оказывается, в те же самые двадцатые годы чехи пригрели и обласкали несчастных русских детей, оказавшихся за границей после ужасов Гражданской войны, голода, болезней и террора, эмигрантских скитаний, растерявших своих родителей и близких. Композитор Никита Богословский принес в редакцию тонкую брошюрку, изданную в Праге в 1924 году. В ней собраны воспоминания гимназистов русской гимназии в виде сочинений на заданную тему: опишите вашу жизнь с 1917 года вплоть до поступления в гимназию. Вначале – описания жутких страданий, выпавших на их долю на родине: «Пришел комиссар, хлопнул себя плеткой по сапогу и сказал: „Чтобы вас не было в три дня“. Так у нас и не стало дома…», «Нашего отца расстреляли, братаубили, зять сам застрелился…», «Отца убили, мать замучили голодом…», «Видел я в одиннадцать лет и расстрелы, и повешение, и утопление, и даже колесование…»
