В двух верстах от Благовещенска, при устье р. Зеи, теснится и жмется по левому, русскому, берегу маленькая казачья станица «Нижнеблаговещенская»; криво и косо стоят плаксивые избы, нет тут ни тени, ни лесу, ни скирд с хлебом; ходят по берегу тощие коровенки да трутся грязными боками свиньи о плетень, вконец раскачивая эту ветхую изгородь казацких дворов. Поселенные на этом месте казаки уже несколько лет прислушиваются к вестям, доходящим из города; определенного они ничего не слышат, но кажется им, что вот-вот выйдет откуда следует приказ переселяться на другое место и оставить обработанные поля и огороды. Вести, доходящие из города, несмотря на свою неопределенность, по всему вероятию подтвердятся на деле, потому что от Благовещенска его основатели ожидают большой прыти и пророчат ему расширение до устья реки Зеи. В ожидании-то этого, станица Нижнеблаговещенская как будто служит препятствием к увеличению молодого города, да и самый вид печальных избушек производит на некоторые лица неприятное впечатление[24]…
Река Зея, равная шириной Амуру, впадает в него с левой (северной) стороны и при своем впадении взрыла на середине Амура широкую мель, которая, год от года увеличиваясь, превратится впоследствии в песчаный остров. Амур, приняв в себя Зею, широко раздвинул свои высокие обрывистые берега и, спокойный, блестящий как гладкое стекло, уносил свои воды вниз, отражая в них и сероватые дымчатые облака, и яркие лучи горячего летнего солнца. На правом маньчжурском берегу выглянули еще две-три бедные деревеньки, с полунагими ребятишками-маньчжуренками, бегавшими по берегу реки, и потом потянулись крутые, обрывистые берега с высоко поднявшейся травой и изредка пестреющие перелесками.
На половине пути от Благовещенска до маньчжурского города Айгуна (на правом берегу, в 30 верст. от города) нам встретился пароход с уродливым высоким корпусом и одним большим колесом, устроенным сзади его. Он едва двигался вперед против течения. На передней палубе, или вернее, — в узеньком проходе между бортом и каютами, теснились пассажиры всякого звания и состояния. Тут были и американцы, везде пронюхивающие свою выгоду и сразу угадывающие, какой товар куда следует везти. Остановимся пока на них.
Лишь только началась наша колонизация на Амуре, лишь только мы успели основать Николаевский порт, как приплыли к нам в гости американцы и привезли джину, портеру, вишневой наливки и сбыт этим продуктам был большой, потому что в то время в России существовал акцизный откуп и на Амуре, кроме казенного спирта, водки никто не имел права привозить. Пили мы американские напитки и втайне радовались, что даем нашим соседям случай наживать деньги. Впоследствии они привезли нам сахару и сигар и долго об этом последнем трубили амурские публицисты, расписывая в журналах и газетах о том, как в Николаевский порт приплывали один за другим американские корабли и как быстро развивалась наша торговля с Америкой. На деле оказывается теперь-то, что привоз ограничивается, как сказано выше, вином, сахаром да сигарами, за которые мы в обмен ничего не можем дать, кроме русского серебра, да и то в небольшом количестве. Американцы и гамбургские немцы это конечно раньше нас поняли и, пробравшись до Благовещенска, завели дела с маньчжурами, для того, чтобы купленное у них перепродать нам в Николаевске (скот, рис, гречу, пшеничную муку и проч.).
Теперь посмотрим на остальных пассажиров парохода. Мы потому так внимательно занимаемся ими, что из этого знакомства можем отчасти составить понятие об амурских делах.
Стоит, например, у борта парохода юрковатая фигура русского купеческого приказчика. Одет он в длиннополый кафтан, в бархатную жилетку с блестящими пуговицами, и своей фигурой, руками, подпертыми в боки, фуражкой, сдвинутой набекрень, ясно дает знать, что вспоила и вскормила его Волга, где он на барже командовал рабочими и умеючи сдавал хлеб в Рыбинске. Перебрался он на Амур попытать счастья и хоть не командует больше бурлацкой артелью, не обсчитывает приемщика при сдаче хлеба, но остался в нем все тот же человек и только деятельность его теперь другая. Возвращается он из Хабаровки, где накупил соболей у маньчжур на русские серебряные рубли и конечно не упустил случая зашибить на свой пай копейку благонамеренным образом. Соболи эти отправятся в Москву и оттуда снова поплывет на Амур русское серебро. Наступит весна следующего года, — снарядит его хозяин в Сретенской станице баржу, нагрузит ее ситцами и платками и наш волгарь снова поплывет по Амуру, останавливаясь у каждой станицы для торга с казаками.
Тут же на пароходе и офицер, конечно весьма молодой человек, как все амурские офицеры, которым доверяются большие и серьезные дела. Офицер этот непременно возвращается в Иркутск, где и ждет его награда за исполнение трудного поручения. А трудное поручение заключалось в том, что он погрузил на плоты переселенцев и рогатый скот и сплавил вниз по Амуру, как тех, так и других, с одинаковыми удобствами.
В другой части парохода, вблизи колеса, видели мы и заклейменные лица ссыльных поселенцев, окончивших срок каторжных работ в нерчинских заводах и получивших право гражданства на Амуре за свое добровольное переселение.
Вот главные представители амурского народонаселения: американцы, представители соседнего государства, с которым амурцы предполагают иметь в будущем большие дела; русский приказчик, настоящее и будущее амурской торговли, не имеющей возможности сделать один шаг без помощи русской серебряной монеты; офицер, представитель силы охраняющей, сплавляющей и расселяющей по всему длинному амурскому прибрежью тех лиц, которые считаются, по большей части, гуртом и слывут под именем амурского пешего и конного казачества; переселенцы из ссыльно-каторжных… но о них что же сказать? Эти люди прочной оседлости не имеют, как и те штрафные солдаты, которых переслали из России и переженили в Иркутске на женщинах известного поведения, для того, чтобы поскорее внести на Амур семейный элемент…
Пароход, так долго остановивший на себе наше внимание, назывался по имени одной из сибирских рек: «Лена». Он был сделан так, как делаются в Америке вспомогательные баржи, которые ходят на буксире за пароходами, помогая их ходу своим высоким задним колесом. На Амуре эта американская баржа заменяет собою пароход и поднимается вверх по реке не более 100 верст в сутки. Тоска возьмет плыть на таком пароходе и, для того, чтобы вконец измучить пассажиров, эта несчастная «Лена» трещит, свистит и пыхтит так, что пассажир, раз прокатившийся на этом пароходе, более никогда не подойдет к нему близко.
