Странная штука, эта анархия. С одной стороны я блаженствовала, потакая своим творческим импульсам – писала стихи и короткие рассказики, занималась музыкой, – а как было приятно, как повышало самооценку, когда, появляясь повсюду с опозданием, я обнаруживала, что меня терпеливо ждут. С другой – как-то неуютно было задумываться о последствиях неограниченной личной свободы в этом, мягко говоря, несовершенном мире. Лучшие дома в городе занимали преступники, гангстеры и коррупционеры. Хороших, порядочных ребят убивали без суда и следствия. Нелегальное строительство жилых домов разрушало прекрасные леса Тижуки. Самосуд время от времени обрушивался на невинных. Судьи не всегда угадывали, виновен подсудимый или нет, а Фабио из-за того, что был жутко ненадежен, упускал массу возможностей дать концерт. Я, конечно, наслаждалась вновь обретенной свободой, но при этом сделала открытие, что свобода других людей может безумно раздражать.
Дни бежали, я начала ценить законы – по крайней мере, некоторые из законов, управлявших австралийским обществом. Англосаксонская приверженность к строгому соблюдению правил, например привычка приходить вовремя, уважение права собственности других людей, их права жить в безопасной среде. Даже организованное стояние в очереди я теперь ценила по-новому. Все больше мне хотелось порядка, стабильности и организованности. Хотелось хоть чуть более уважительного отношения к законам. Чтобы дорожная инспекция строго указывала: «Это полоса для автобусов, а вам по ней ехать нельзя». Чтобы полиция прикрыла шумную электро-панк вечеринку по соседству. Чтобы полиция перестала избивать людей на улицах. Мне хотелось системы и хоть какого-то равноправия, черт его возьми!
В один прекрасный день на почте я, неожиданно для самой себя, преградила путь человеку – пятнадцатому по счету, – пытавшемуся пролезть без очереди, объясняя, что он друг заведующего. Ладно бы только это, но я еще и заорала на него как резаная: «А ну-ка встань в очередь и стой, как все, сукин ты сын»! Это повергло меня в шок. Неужели из моего рта вырвались слова, призывающие к мелкобуржуазному конформизму? Не я ли всю жизнь ратовала против конформизма и боролась с ним? Разве это не я так любила хаос и свободу? И безумие? Разве притягательность Бразилии не в этом самом всеобщем бардаке?
– Беспредел и беззаконие – симптом коррупции, а вовсе не признак стремления к свободе личности, – рассуждал Фабио, бродя по галерее Банка Бразилии, куда мы пришли, чтобы выпить на халяву шампанского. – Свобода личности существует в этой стране только для людей с деньгами или связями.
– И для маландру, – добавила я, протягивая ему очередной полный бокал.
– Ну разумеется.
– Ты отдал бы свою свободу в обмен на общество, где не будет беспризорных детей, коррупции и неравенства? – спросила я у Фабио. – Предпочел бы ты жить, например, в Норвегии?
– Не думаю, что должен торговать своей свободой ради того, чтобы у нас было честное и гуманистическое общество, – был ответ.
– Но если бы такое было возможно?
– Нет.
Я не могла критиковать или осуждать его, не имела права.
Возможно, наши с Кьярой страны, Австралия и Италия, добились более значительных успехов в достижении таких ускользающих целей, как свобода и порядок, но факт остается фактом: мы с ней были здесь, в Бразилии. Наверное, мы стремились даже не к полному согласию – хотя бы к некоему, как выразилась Кьяра, «компромиссу, при котором ты не обижен, но и не торжествуешь». А может, нами двигало простое желание заполучить все самое лучшее из каждого из двух миров. Просто, когда мы находились в Австралии и Италии, законы имели реальное значение, они на нас распространялись. Это наши страны, с правилами и уложениями, сложными и запутанными, в которых мы разбирались по обязанности. Возможно, истина состоит в том, что и Бразилия на самом-то деле является высокоорганизованным обществом, и даже в большей степени, чем наши собственные «страны-няньки», и на самом деле свободой в Бразилии пользуются не только богатые, что и подтвердил своими словами Фабио. Может быть, хаос и неразбериха в Рио-де-Жанейро есть не что иное, как ослабление поводка на время кормежки?
А если все обстоит именно так, тогда, значит, мы и все прочие туристы, наспех осматривающие Южную Америку, вряд ли имеем право смотреть свысока на бразильскую элиту. Они-то, по крайней мере, понимают, какой груз ответственности на них лежит, и неважно, что выполняют они свой долг несколько неадекватно. Мы-то свободны. Туристы. Путешественники. Сторонние наблюдатели. Нам легко судить, не рискуя самим стать предметом осуждения. Нам не больно. Вот почему нам всем здесь так нравится – просто потому, что здешние законы к нам неприменимы.
Человек, обращающийся к президенту на политическом митинге. Я простой человек, у меня четверо голодных ребятишек. Я всего-навсего хочу работать. Я имею право работать. Я имею право работать, чтобы кормить детей.
Президент (кричит). Подрывной элемент! Арестуйте его.
«Земля в трансе», фильм режиссера Глаубера Роша
Время от времени я делала попытки затаиться, но неприятности меня все равно находили. Как бы я ни старалась делать вид, что все идет нормально, земля у меня под ногами так и ходила ходуном.
Во вторник зашла Кьяра, когда мы с Густаво смотрели по телику мыльную оперу «Змейки и лесенки», и я уже немного злилась из-за полной неспособности сценаристов придумать хоть сколько-нибудь правдоподобный сюжет. Все было слишком фантастично даже для бразильцев: люди воскресали из мертвых, а чернокожие изображали профессионалов, занимающих высокие посты в крупной бразильской корпорации. Чем они собираются все это закончить? Только нашей Клео Пиреш удалось сварганить что-то похожее на правду в роли заносчивой девицы-подростка в дизайнерских футболках «Айрон Мэйден» – прием, поднявший бурю восторгов со стороны ее почитательниц псевдофеминистского толка.
Когда Кьяра незаметно вошла в комнату, Густаво как раз восхищался «естественной» красотой одной из актрис постарше, шестидесятилетней женщиной, так накачанной ботоксом и перенесшей столько подтяжек, что нос у нее почти исчез.
– Ну какая же она естественная? – возмутилась я. – Ты серьезно утверждаешь, что у нее не было лифтинга?
– О, подумаешь, лифтинг, – Густаво отмел мои доводы элегантным взмахом кисти. – Это сущие пустяки! Все это делают. Но имплантов – то у нее нет.
Кьяра прервала нашу беседу, тихо коснувшись моей руки. Я подняла на нее глаза, увидела ее умоляющий взгляд и руку поскорее отдернула. Кьяра касалась чьей-то руки, только если намеревалась заполучить что-то, ей не принадлежавшее.
