– Нашли! – кричала она, и ее тут же приветствовали крепкими объятиями. – Они там, у реки. Поднимутся меньше чем через час.
Я встала, опершись локтями о балконные перила. Дети смотрели на тропу, как на телеэкран, и даже женщины находили отговорки, чтобы оторваться от своих дел. Когда Чак с Джоном, наконец, показались из-за угла, их встречала вся деревня.
Вскоре мы узнали, почему не могли их найти. Пропустив оба поворота на Чаллу, они набрели на маленькую электростанцию и заночевали в одной из кладовых. Наутро они пошли обратно вдоль русла реки, и тут их нашла поисковая группа и привела ко мне. Я выслушала их рассказ, а Чак тем временем улегся на спальный мешок, со счастливым видом попивая колу и закусывая шоколадкой.
– Не хочется нарушать твою идиллию, и я больше ничего обещать не буду, но если ты в силах подняться на два лестничных пролета, то к шести вечера мы можем быть в Ла-Пасе, – сказала я. – Автобус через час.
Пока они собирали вещи, я обошла деревню и поблагодарила моих помощников и их семьи. Они искренне радовались, что все обошлось. Дети бегали вокруг меня и хватали за руки. Старики касались своих шляп и беззубо улыбались. Хозяин бакалейной лавки подарил мне колу для усталых путешественников, а полицейский с контрольного пункта позвонил в дом с единственным телефоном, чтобы убедиться, что мои друзья нашлись. Вся деревня собралась, чтобы помочь незнакомому человеку в беде. Мне стало грустно оттого, что я вряд ли когда-нибудь вернусь в это место.
Лишь в полдень следующего дня, разбирая оборудование, я поняла, что мой «никон» пропал. И сразу вспомнила, где его оставила, – в Чалле, в билетной кассе. Я позвонила на тот единственный телефон и, когда никто не ответил, взяла такси и поехала в деревню. Последний час пути я готовилась к очевидному исходу. Камера была застрахована. Остаток путешествия я могла бы пользоваться «мыльницей». Стоимость «никона» была эквивалентна пятилетнему заработку среднестатистического крестьянина, и не мне винить их, если камера не найдется. И все же, когда мы наконец прибыли в Чаллу, я побежала по ступенькам, ибо отчаянная надежда все же теплилась в груди.
Женщина за прилавком сперва меня не узнала. Мое сердце замерло. Потом ее лицо засияло.
– Карина! – Она даже вспомнила мое имя. – Как гринго? Оправились? Ты кое-что забыла.
В углу лежала моя камера в чехле.
– Я ее в надежное место положила, дожидаться твоего приезда.
Я крепко обняла ее и долго не разжимала объятий. Она улыбалась.
Путевые заметки: «Если мои знакомые об этом узнают, никто никогда больше не приедет ко мне в гости».
Грузовик был похож на бесформенное чудовище, обложенное одеялами и усыпанное цветами. На капоте стояла огромная пластиковая кукла младенца Иисуса. По заднему стеклу ползли двадцать чучел броненосцев, спускаясь на багажник. Священник всего этого не замечал; он только разбрызгивал воду при помощи старой кисточки для бритья и бормотал молитвы себе под нос.
Мы были в Копакабане, где проходило ежегодное благословение всех транспортных средств – от грузовиков до мотоциклов с колясками. До отъезда Чака оставалось два дня, и мне хотелось показать ему, что Боливия – это не только дремучие джунгли, узкие дороги и высокогорные перевалы. Этот фестиваль, на первый взгляд католический, но языческий по сути, был прекрасным примером того, как боливийцам удалось объединить два противоречивых мира в безупречной гармонии.
Неуправляемая флотилия транспортных средств стонала под весом целой груды цветов и яркой бумаги. Некоторые грузовики приехали аж из Сукре, в двенадцати часах езды, чтобы получить благословение, которое убережет их от аварий в следующем году.
Вокруг нас кружились танцоры в масках и длинных юбках в складку; они проносились по площади, двигаясь в такт гипнотическому ритму. Мы же смущенно пробирались сквозь толпу к церкви, мимо бойких коренастых торговок пивом, чей товар был нарасхват, несмотря на ранний час. В церкви праздничный шум стих; ее стены оглашал лишь торжественный голос католического священника, читающего мессу. Несколько сотен верующих сидели на скамьях в благоговейной тишине. В руках священника раскачивалась кадильница; от нее к небу поднимались клубы благовонного дыма. Женщины в черных платьях, как близнецы похожие на тех, что хлестали пиво и плясали на улице, стояли на коленях у нефа, держа в руках цветы. По их щекам текли слезы. Все происходящее казалось мне похожим на современную католическую службу, пока я не оглянулась и не увидела в рядах прихожан ожерелье из перьев и оскалившийся череп. Постепенно я стала замечать и другое – мужчину в леопардовой шкуре с буйволиными рогами, четырех молодых девушек в облегающих серебристых платьях с самыми короткими юбками, которые я только видела в жизни. В последних трех рядах сидели такие рожи, при виде которых у любого священнослужителя случился бы сердечный приступ.
Но нашего священника это не смущало. Когда он завершил мессу, прихожане ринулись вперед, прижимая к груди свои черепа и шкуры. Они брали облатку, осеняли себя крестным знамением и шли к выходу. Там они надевали маски и воссоединялись с пьяной толпой, скачущей по улицам.
Я подождала, пока в церкви не осталось ни одного человека. Священник вышел на улицу.
– Неужели вас не коробит то, что прихожане являются на мессу в костюмах дьявола? – спросила я.
– Вовсе нет, – ответил он. – Все мы по-своему восхваляем Господа. Я не вижу противоречия. Между прочим, – улыбнулся он, – я и сам скоро буду выступать со своей танцевальной труппой — тинку.
Он говорил об одном специфическом танце, в котором танцоры обоих полов брали кнуты и нещадно хлестали друг друга. Священник теребил край веревки, которой была подпоясана его мантия.
– Не вижу противоречия.
Вдохновленные примером удалого падре, мы бросились в самую гущу празднования. Мы взрывали самодельные фейерверки, пили одну кружку пива за другой под пение толпы и шли за статуей, которая, как обычно, двигалась по улицам к центральной площади. Я вспомнила, как были мне рады жители Латакунги, когда я присоединилась к фестивалю Черной мамы. Вот бы и у Чака появилась такая возможность – хоть раз перестать быть туристом, сторонним наблюдателем и стать полноценным участником происходящего! Но он провел в Боливии всего неделю и знал по-испански не больше двух слов. Может, в следующий раз.
С наступлением ночи мы направились в нашу крошечную гостиничку. Я сразу легла спать, сославшись на расстройство желудка: слишком много пива и жареного мяса с уличных лотков. Чак же колебался, а потом достал свою флейту.
