— Мной… что?..
— Нужно обвинить вас!.. Чем вы рискуете? Несколькими днями тюрьмы? Пустяк! Мы сумеем вытащить вас оттуда!
— Но… — опешил ван Миттен, которому показалось, что его личностью распоряжаются несколько бесцеремонно.
— Дорогой господин ван Миттен, — начал Ахмет, — так нужно! Во имя Амазии я умоляю вас! Разве вы хотите, чтобы все ее будущее было погублено из-за опоздания в Скутари…
— О! Господин ван Миттен, — сказала подошедшая и все слышавшая девушка.
— Как… вы хотели бы? — повторил ван Миттен.
— Гм… — проворчал Бруно, понимавший, что происходит. — Еще одна новая глупость, которую они заставят совершить моего хозяина.
— Господин ван Миттен! — еще раз обратился Ахмет.
— Это хороший поступок! — сказал Керабан, до боли сжимая руку ван Миттена.
Тем временем крики «в тюрьму», «в тюрьму» становились все более настойчивыми.
Несчастный голландец не знал больше, что делать и кого слушать. Он то кивал, соглашаясь, то говорил «нет».
И когда служащие караван-сарая уже подходили, чтобы по знаку судьи схватить всех троих, ван Миттен сказал неуверенным голосом:
— Остановитесь! Остановитесь! Мне кажется, что это я…
— Ну вот и все, — сказал Бруно.
«Опять неудача!» — подумал Скарпант, даже дернувшись от Досады.
— Это вы? — спросил судья у голландца.
— Я… да… я!
— Добрый господин ван Миттен, — прошептала девушка ему на ухо.
— О да! — прибавила Неджеб.
А что делала в это время благородная Сарабул? В этот момент она не без интереса рассматривала того, кто имел дерзость напасть на нее.
— Итак, — спросил господин Янар, — это вы осмелились проникнуть в комнату благородной курдчанки?
— Да, — ответил ван Миттен.
— Вы, однако, не похожи на вора.
— Вор? Я?.. Я — торговец, голландец из Роттердама. О! — вскричал ван Миттен, который перед подобным обвинением не мог удержать крик вполне естественного негодования.
— Но тогда… — сказал господин Янар.
— Тогда… — сказала Сарабул. — Тогда… значит, вы покушались на мою честь?
— Честь курдчанки! — вскричал господин Янар, поднося руку к своему ятагану.
— А он неплох, этот голландец, — заметила благородная путешественница, немного жеманясь.
— Всей вашей крови не хватит, чтобы заплатить за подобное оскорбление, — продолжал Янар.
— Брат мой… брат мой!
— Если вы откажетесь возместить ущерб…
— Гм, — вырвалось у Ахмета.
— Вы женитесь на моей сестре, или…
«Ей-богу, — подумал Керабан, — опять затруднение».
— Жениться? Мне?.. Жениться? — повторял ван Миттен, воздевая руки к небу.
— Вы отказываетесь? — вскричал господин Янар.
— Отказываюсь ли я?.. Отказываюсь ли я?.. — переспрашивал ван Миттен в крайнем испуге. — Но я уже…
Он не успел докончить фразу, так как господин Керабан схватил его за руку.
— Ни слова больше! — сказал он ему. — Соглашайтесь! Так нужно! Никаких колебаний!
— Соглашаться? Мне… уже женатому?.. Мне… — лепетал ван Миттен. — Двоеженство…
— В Турции двоеженство, троеженство, четырехженство полностью разрешено! Скажите «да».
— Но…
— Женитесь, ван Миттен, женитесь! Таким образом вы не окажетесь в тюрьме даже на час. Мы продолжим поездку все вместе. Оказавшись в Скутари, вы распрощаетесь с новой госпожой ван Миттен.
— На этот раз, друг Керабан, вы требуете от меня невозможного, — ответил голландец.
— Так нужно, или все погибло!
В этот момент господин Янар схватил ван Миттена за правую руку, говоря:
— Так нужно!
— Так нужно! — повторила Сарабул, в свою очередь ухватив его за левую руку.
— Ну, раз так нужно… — колебался ван Миттен, которого больше не держали ноги.
— Что? Хозяин, вы собираетесь подчиниться? — спросил, подойдя, Бруно.
— А как поступить иначе, Бруно? — пробормотал ван Миттен таким слабым голосом, что его едва можно было расслышать.
— Ну же, стойте прямо! — воскликнул господин Янар, приподнимая своего будущего зятя.
— И твердо, — добавила благородная Сарабул, в свою очередь выпрямляя будущего супруга.
— Как должен стоять зять…
— И муж курдчанки!
Под двойным напором ван Миттен быстро выпрямился, но голова у него продолжала качаться, как будто наполовину уже отделенная от плеч.
— Курдчанки… — шептал он… — Я… гражданин Роттердама… Жениться на курдчанке?
— Не бойтесь! Свадьба в шутку! — тихо сказал ему на ухо господин Керабан.
— Никогда не нужно шутить такими вещами, — ответил ван Миттен столь жалобным голосом, что его спутники едва удержались от смеха.
Указывая своей хозяйке на сияющее лицо путешественницы, Неджеб тихонько сказала:
— Если не ошибаюсь, это — вдова, искавшая себе нового мужа.
— Бедный господин ван Миттен, — расстроилась Амазия.
— Я предпочел бы восемь месяцев тюрьмы, — сказал Бруно, качая головой, — чем восемь дней такого брака.
Тем временем господин Янар обернулся к присутствующим и громко сказал:
— Завтра в Трапезунде мы пышно отпразднуем обручение господина ван Миттена и благородной Сарабул.
При слове «обручение» господин Керабан, его спутники и прежде всего ван Миттен подумали, что дело складывается не так страшно, как можно было опасаться.
Правда, здесь нужно заметить, что по обычаям Курдистана именно помолвка делает брак неизбежным. Эта церемония подобна гражданскому браку некоторых европейских народов. В Курдистане после помолвки жених остается еще только женихом, но он уже абсолютно связан с той, которую избрал, или с той, которая избрала его, как в нашем случае.
Все это господин Янар недвусмысленно объяснил ван Миттену и прибавил:
— Итак, жених в Трапезунде!
— И муж в Мосуле! — нежно закончила благородная курдчанка.
Что касается Скарпанта, то, покидая караван-сарай, ворота которого только что открыли, он произнес с угрозой:
— Хитрость не удалась. Теперь в ход пойдет сила!
Затем он исчез, не будучи замечен ни господином Керабаном, ни его товарищами.
— Бедный господин ван Миттен! — сказал Ахмет, видя совершенно расстроенное лицо голландца.
— Ладно! — утешал Керабан. — Над всем этим можно посмеяться. Недействительная помолвка! Через десять дней об этом не будет и речи. Все это несерьезно.
— Возможно, дядя. Но пока что быть женихом этой властной курдчанки в течение десяти дней — это серьезно.
Через пять минут двор караван-сарая опустел. Все путники ушли на ночь в свои комнаты. Ван Миттен остался под наблюдением своего страшного шурина, и тишина воцарилась на сцене этой трагикомедии, разыгравшейся на горе злополучного голландца.
