Буря гнала льдину всё быстрей. Нас несло на юг, к берегам. Даже неудобно стало говорить, что мы на Северном полюсе: льдину отнесло далеко от полюса.
Мы всё время были начеку. А вдруг льдина ударится и расколется? Вдруг оторвётся продовольственная база? Мы не трусили: просто не хотели, чтобы опасность застигла нас врасплох. На всякий случай мы надули большую резиновую лодку и положили около неё всё необходимое: одежду, продовольствие, запасную радиостанцию. Спать стали по очереди.
Снег с шумом падал на крышу палатки. Порой мне казалось. будто мы лежим в барабане. На улице вой, стон, треск, точно стреляют из пушек или трещат моторы больших самолётов. В любой момент льдина может разбиться или перевернуться и потянуть нас за собой. Но братки не унывали.
Настроение у всех было бодрое.
Нередко Петя Ширшов декламировал нам из Маяковского:
Сдавайся, ветер вьюжный,
сдавайся, буря скверная, —
открою
полюс
Южный,
а Северный —
наверное.
Наступила памятная ночь — ночь на 1 февраля. Мне не спалось. В бурю я всегда плохо спал: всё прислушивался, не ломается ли льдина. А буря бушевала уже шестые сутки.
Кренкель дежурил и тоже не спал. Вот он говорит:
— Что, Дмитрич, не спится? Давай сыграем.
— Давай.
Расставили шахматы, засели.
За палаткой воет ураганный ветер. Снег барабанит по стенкам. Петя и Женя спят. Кренкель наступает, я обороняюсь изо всех сил. Мы засиделись. Часов в пять вдруг слышим: трещит палатка!
— Слышишь, Теодорыч?!
— Слышу, Дмитрич! Иди, твой ход!
— Постой, тут не до хода. Пойду посмотрю, в чём дело.
— Сиди, Дмитрич, я выйду.
Он вышел, а я не знаю, что делать: то ли ход обдумывать, то ли товарищей будить? Кренкель вернулся, стал стряхивать с себя снег.
— Ничего не видать, тьма… — Он подсел к доске. — Всё в порядке, играем дальше.
Я сделал ход. Тут палатка опять затрещала. Значит, не всё в порядке. Я стал будить Петю и Женю:
— Вставайте, ребятки, что-то наша палатка нехорошо трещит.
Женя высунул голову из мешка, прислушался:
— По-моему, Дмитрич, это просто снег оседает.
А Ширшов говорит:
— Пойду посмотрю. У меня глаза лучше, чем у вас.
Он живо оделся и вышел. Ходил, ходил, потом вернулся и сказал:
— Это не снег, это наша льдинка отказалась нас дальше везти. Везде тонкие трещины, как чёрные змейки.
Тут все вчетвером вышли с фонарями наружу. Ветер ударил в лицо, валит с ног, сыплет снегом в глаза.
Зажгли мы фонари и видим: наша льдина покрылась полосочками, точно ножом её изрезали.
— Да, дела неважные, — сказал Теодорыч, — Пойдёмте выпьем по стаканчику горяченького чайку, обсудим, как быть.
Мы вернулись в палатку, развели примус. Пока грелся чайник, Петя вышел ещё раз посмотреть на трещины. Скоро он прибежал:
— Товарищи, наши полосочки разошлись, стали громадными — в пять метров шириной!
Мы потушили примус и все вышли на лёд. Трещина была не одна. Там, под антенной, мы увидели вторую, потом третью. Одна из них подползла под нашу палатку. Наше ледяное поле раскололось на куски…
— Браточки, когда обходите лагерь, — сказал я, — глядите в оба, не провалитесь в трещину. Если с кем из вас что случится, считайте, что двое пропали — мне тогда тоже не возвращаться. Ведь я отвечаю за вас всех.
В Москву мы послали радиограмму:
«Наметилась трещина под жилой палаткой. Будем переселяться в снежный дом. В случае обрыва связи просим не беспокоиться. У нас будет всё в порядке».
«Льдинка» всё крошилась. Трещина под нами расширялась. Палатку стало заливать.
— Братки, пора переселяться, — сказал я. — В этой квартире оставаться опасно.
Мы покинули свой дом, в котором дружно прожили восемь месяцев, и устроились в шёлковой палатке.
Теперь мы жили на обломке величиной с футбольную площадку. А тут новая беда. На осколках льдины остались наши продовольственные базы. Однажды Женя и Петя увидели, что некоторые из них дрейфуют среди обломков льда. Мы взяли нарты. Как акробаты, прыгали по льдинам, спасали научное оборудование, продовольствие. Но, конечно, всё спасти не удалось. Продовольствия оставалось только месяца на три.
Мы видели, как плавали в разводьях наши бидоны с керосином, но достать их не могли. Мы видели, как уносило нашу лебёдку.
Пурга всё продолжалась. Ураганный ветер сорвал шёлковую палатку. Мы выстроили домик из снега. Всё наше продовольствие и имущество сложили на нарты. В минуту опасности их легко перебросить с места на место.
Тяжёлые были дни! Мы на обломке, а кругом вода, покрытая снегом. Провалишься — товарищи не услышат из-за ветра и не найдут в темноте.
Тогда по краям нашего обломка мы поставили чёрные флажки. Это для дежурных, чтобы они не провалилась, когда обходят лагерь.
Волновались ли мы? Конечно, немножко волновались. Но мы знали: что бы ни случилось, Родина не оставит нас в беде.
Мы слушали радио.
Вот сквозь льды и штормы к нам спешит маленький «Мурманец».
Вот вышли ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман».
Вот вышел в открытое море большой ледокол «Ермак».
Все они спешат к нам на выручку. Так не будем же унывать. Всё в порядке! Работа станции «Северный полюс» продолжается!
В назначенное время Эрнст передавал сводку погоды. Женя следил за тем, куда несёт нас обломок. Петя, как всегда, изучал океан.
Однажды Женя вбежал в палатку, закричал:
— Дмитрич, скорей! Медведи на льду! — и держит винтовку наготове.
Я выхватил у него винтовку и выбежал из домика. Верно, медведи! Целая тройка!
Весёлый заливался, лаял, путался среди косолапых. Я боялся, что пули попадут в него.
Прицелился, давай стрелять. Всех трёх уложил. И Весёлого не задел.
Я наварил огромную кастрюлю медвежатины. Сели обедать. Ребята всё подставляют тарелки:
— Мне, Дмитрич, побольше!
— Мне полней!
— Мне ещё порцию!
Я думал, что хватит дня на четыре, а братки всю кастрюлю в один день очистили.
3 февраля мы впервые после многих месяцев увидели солнце. Красное, большое, оно выглянуло из-за горизонта. Мы обрадовались.
Но ещё больше мы обрадовались, когда однажды ночью увидели вдали луч прожектора.
Первым его заметил Кренкель.
Мы уже спали.
Эрнст хотел было нас разбудить, но подумал:
