В самом деле, события быстро развивались, и граф должен был вскоре подать из Триеста условленный сигнал к восстанию. А между тем в этот вечер ему показалось, будто за домом Ладислава Затмара кто-то следит, и это его сильно встревожило.
Около восьми часов граф Шандор и Иштван Батори вышли на улицу; один из них направлялся домой на Корса-Стадион, а другой — в гостиницу Делорм; но тут им почудилось, что за ними, прячась в тени, следуют два подозрительных субъекта.
Матиас Шандор ж его друг решили узнать, кто их преследует, и, повернувшись, направились прямо к ним; но неизвестные быстро скрылись за углом церкви Сант-Антонио, стоявшей на берегу большого канала, так что друзья не успели их разглядеть.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Банк Торонталя
В Триесте почти нет «высшего света». Люди разных национальностей и разных сословий встречаются очень редко. Австрийские должностные лица, на какой бы ступени административной лестницы они ни стояли, считают себя представителями светского общества. В большинстве это люди воспитанные, образованные и любезные; но получаемое ими более чем скромное жалование не соответствует их положению, и они не могут тягаться с купцами и финансистами. Богатые семьи редко устраивают приемы, а официальных собраний почти не бывает, поэтому денежные тузы вынуждены демонстрировать свое богатство вне дома: они появляются на улицах в роскошных каретах, а их жены выставляют свои пышные туалеты и драгоценности в ложах «Театро Коммунале» и «Армонии».
Одним из самых богатых домов города считался в то время дом банкира Силаса Торонталя.
Его главе, пользовавшемуся влиянием и за пределами Австро-Венгерской империи, исполнилось в то время тридцать семь лет. Банкир и его жена, которая была на несколько лет моложе, занимали большой особняк на улице Акведотто.
Силас Торонталь считался очень богатым человеком, и, повидимому, не без оснований. Смелые и удачные биржевые операции, крупные дела с обществом «Австрийского Ллойда» и другими торговыми компаниями, значительные вклады, хранящиеся в его банке, должны были приносить ему огромные доходы. Вот почему его дом был поставлен на широкую ногу, а сам он занимал очень видное положение в городе.
Однако Саркани был, повидимому, прав, и в настоящее время Торонталь попал — быть может, ненадолго — в затруднительное положение. Он, конечно, понес крупные потери семь лет тому назад, когда франко-итальянская война нанесла удар всем биржам и банкам; а затем после военной кампании, закончившейся разгромом при Садове и вызвавшей падение фондов во всей Европе, а особенно в австро-венгерских городах — Вене, Пеште, Триесте, его дела пошатнулись. В то время необходимость выплаты крупных сумм, положенных на текущий счет в его банк, поставила его в тяжелое положение. Но, повидимому, он оправился после этого кризиса, и если Саркани сказал правду, то, значит, банкир с тех пор пустился в новые рискованные спекуляции, которые и подорвали дела его солидного банка.
Действительно, за последние месяцы Силас Торонталь сильно изменился, хотя он, вероятно, этого не замечал. Выражение его лица стало другим, и он утратил былое самообладание. Теперь он не смотрел людям прямо в глаза, как прежде, а лишь украдкой бросал на них косые взгляды. Эту перемену заметила даже госпожа Торонталь, женщина болезненная, нерешительная, беспрекословно подчинявшаяся мужу и очень мало знавшая о его делах.
Надо признаться, что если бы на банк Торонталя обрушился какой-нибудь серьезный удар, его владелец не мог рассчитывать на сочувствие общества. Правда, у него было множество клиентов и в городе и во всей стране, но очень мало друзей. Необыкновенное самомнение, тщеславие и заносчивость, с которой он обращался со всеми, не располагали к нему людей, и они сохраняли с ним лишь деловые отношения. Вдобавок жители Триеста считали его иностранцем, так как он приехал из Рагузы и по происхождению был далмат. У него не было в городе никаких родственных связей, хотя он и прожил здесь уже около пятнадцати лет, с тех пор как основал свой банк.
В таком положении находился банк Торонталя. И хотя Саркани подозревал, что дела богатого банкира пошатнулись, ничто не подтверждало его мнения. Никто не выражал недоверия Торонталю, по крайней мере открыто. Вот почему граф Матиас Шандор без колебаний доверил ему очень крупную сумму, с условием, что в любой день может взять ее обратно, предупредив об этом банкира лишь за сутки.
Быть может, читатель удивится, как могли возникнуть какие-то отношения между одним из самых уважаемых банкиров и такой темной личностью, как Саркани. Однако эти отношения существовали и продолжались уже два-три года.
В то время Силас Торонталь вел довольно крупные дела в Триполитании. Саркани, ловкач и пройдоха, хорошо разбиравшийся в денежных вопросах, сумел втереться в эти дела, по правде сказать, порой довольно подозрительные. Были тут и тайные взятки, и неблаговидные поручения, и незаконные поборы, с которыми Торонталь не хотел связывать свое имя. И вот Саркани взялся выполнять эти грязные махинации, а затем оказал Силасу Торонталю еще несколько услуг такого же рода. С тех пор Саркани не упускал случая сунуть нос в дела, или, вернее, запустить руку в карман банкира. Из Триполитании он приехал в Триест и продолжал шантажировать Торонталя. Не то чтобы банкир был действительно у него в руках, — после этих сделок не осталось никаких вещественных доказательств, — но положение банкира требует особой щепетильности в делах. Достаточно одного слова, чтобы причинить банку большой вред. А Саркани знал слишком много, и с этим приходилось считаться.
Силас Торонталь был очень осторожен. Саркани не раз получал от него порядочные суммы, но быстро спускал их в разных притонах, с беспечностью пройдохи, не думающего о завтрашнем дне. Перебравшись в Триест, Саркани вскоре стал так назойлив и требователен, что банкир потерял терпение и решительно отказался давать ему деньги. Саркани стал угрожать, но Силас Торонталь не испугался. И в самом деле, у вымогателя не было никаких улик, и Саркани должен был признаться, что он в сущности бессилен.
Вот почему Саркани и его доблестный соратник Зироне с некоторых пор сидели на мели и даже не могли уехать из Триеста в погоне за счастьем. Мы знаем, что, желая, наконец, отделаться от них, Торонталь в последний раз пришел им на помощь. Присланных им денег хватило бы на дорогу до Сицилии, где Зироне собирался вернуться в шайку бандитов, орудовавшую в восточных и центральных провинциях острова. Банкир надеялся, что теперь больше не увидит своего триполитанского агента и даже никогда не услышит о нем. Однако в этом он ошибался, как и во многом другом.
Вечером 18 мая двести флоринов с запиской от Торонталя были доставлены в гостиницу, где остановились приятели.
Шесть дней спустя, 24 мая, Саркани явился в дом банкира и потребовал свидания с ним; он был так настойчив, что банкиру в конце концов пришлось его принять.
Силас Торонталь находился в своем кабинете. Войдя к нему, Саркани тщательно затворил за собой дверь.
— Вы снова явились! — воскликнул банкир, едва завидел Саркани. — Что вам еще надо? Я послал вам достаточно денег, а теперь убирайтесь из Триеста! Что бы вы ни говорили, что бы ни делали, вы больше не получите от меня ни гроша! Почему вы не уехали? Предупреждаю, я приму меры, чтобы избавиться от вас! Мне надоели ваши вымогательства! Чего вы от меня хотите?
Саркани очень хладнокровно встретил это нападение, к которому приготовился заранее. На этот раз у него был даже не такой наглый и вызывающий вид, как обычно, когда он бывал в доме банкира.
Он не только прекрасно владел собой, но держался с достоинством. Не дожидаясь приглашения сесть, он невозмутимо направился к стулу и, усевшись, стал ждать, когда бурный поток упреков раздраженного банкира иссякнет.
— Ну, будете вы, наконец, говорить? — спросил Силас Торонталь; несколько раз пройдясь по комнате, он сел против Саркани, продолжая кипеть от гнева.
