— Глупости,— возразил правитель,— ни один из вас не войдет в Либерию.
Пленный опять хитро улыбнулся.
— Ты мне не веришь?
— Белый человек обещал,— уверенно ответил тот,— отдать большой город патагонцам.
— Белый человек? — удивленно повторил губернатор.— Разве среди вас есть белые?
Но все дальнейшие вопросы оказались напрасными. Видимо, индеец больше ничего не знал. Кау-джер вышел из сарая очень встревоженный. Кто же этот белый предатель, перешедший на сторону врагов?
Следовало как можно скорее вернуться в Либерию, гарнизон которой, возглавляемый Хартлпулом, нуждался в подкреплении. К восьми часам вечера отряд двинулся в путь. Теперь он состоял из ста пятидесяти шести человек, сто два из которых были вооружены ружьями патагонцев.
Полагая, что проникнуть в осажденную Либерию легче пешком, всех лошадей оставили в усадьбе Ривьера. Через три часа Кау-джер со своими людьми приблизился к городу.
Стояла глубокая ночь, и только цепочка огней обнаруживала лагерь туземцев, расположившийся широким полукругом от болота до реки. Либерия была полностью окружена. Пройти незаметно между постами неприятеля, находившимися на расстоянии ста метров друг от друга, было невозможно. Кау-джер решил сделать привал и обдумать планы на будущее.
Но не все индейцы оставались на правом берегу. Часть из них переправилась через реку выше по течению, и, пока правитель размышлял, на северо-востоке вдруг вспыхнуло яркое пламя.
Это горели дома Нового поселка.
В то время как отряд боролся с патагонцами в горах, Гарри Родс и Хартлпул, к которым перешла власть, не сидели сложа руки. Благодаря мудрой тактике Кау-джера наступление индейцев было приостановлено на четыре дня. Этого оказалось достаточно, чтобы организовать оборону города. Либерийцы выкопали два широких и глубоких рва, позади которых вырос земляной бруствер[109], непроницаемый для пуль. Южный ров, длиной в две тысячи футов, начинался от реки, огибал город полукругом и тянулся до непроходимых болот, в которых кони вязли по самое брюхо. Северный ров, длиной около пятисот футов, шел также от реки к болоту, но уже с другой стороны, пересекая дорогу из Либерии на Новый поселок. Таким образом город был защищен со всех сторон.
Жители Нового поселка укрылись в Либерии со всем своим имуществом, бросив дома на произвол судьбы.
В первый же вечер после отъезда губернатора, еще до окончания работ по укреплению обороны, вокруг города — на земляных валах и по берегу реки — выставили наблюдательные посты. Правда, пока непосредственная опасность не грозила, но все же следовало быть начеку. Поэтому около пятидесяти человек круглые сутки посменно несли караульную службу на постах, размещенных на расстоянии тридцати метров один от другого. Сто семьдесят пять колонистов, вооруженные оставшимися ружьями, являлись резервом, находившимся в полной боевой готовности в центре Либерии. Все они назначались поочередно в караул, а в случае тревоги население обязано было оказывать посильную вооруженную помощь стрелкам. Хотя у жителей имелись только топоры да ножи, но и это оружие могло пригодиться в рукопашном бою. Благодаря такой организации обороны все население, за исключением караульных, могло спать мирным сном.
Паттерсон, наравне с остальными, подлежал всеобщей мобилизации.
Каковы ни были его истинные чувства, он покорился без возражений. Его внутренние переживания были настолько противоречивы, что он сам не знал, радует его или огорчает возникшая опасность. Стоя на посту, он только и думал об этом, стараясь разобраться в хаосе[110] собственных ощущений. В сердце еще жила злоба на сограждан, поэтому он отнюдь не горел желанием участвовать в каком-либо деле, направленном на благо ненавистных ему людей. С этой точки зрения караульная служба представляла для него весьма тягостную обязанность.
Но ненависть не была преобладающим чувством у Паттерсона. Для сильной ненависти, как и для горячей любви, необходимо иметь большое сердце, а мелкая душонка стяжателя не в состоянии вместить столь сильные страсти. Второй характерной чертой Паттерсона была трусость. Теперь, когда его жизнь оказалась связанной с судьбой всех либерийцев, страх заставил его скрывать свои подлинные мысли. Хотя он с превеликой радостью полюбовался бы со стороны, как пылает ненавистный ему город, тем не менее ирландец понимал, что лишен возможности удрать заблаговременно. К тому же по всему острову рыскали отряды краснокожих, которые вскоре могли оказаться и под Либерией. В конце концов, защищая город, он защищал самого себя, и поэтому предпочел нести караульную службу наравне с остальными. Правда, приходилось оставаться одному, даже ночью, на передовой линии, под постоянной угрозой быть захваченным туземцами. Но страх сделал из него превосходного часового: он напряженно вглядывался в темноту, непрерывно обходил свой участок, держа палец на курке, готовый выстрелить при малейшем подозрительном шорохе.
Четыре дня прошли спокойно. На пятый день после полудня появились передовые отряды индейцев, расположившихся лагерем к югу от города. Теперь находиться в охранении и нести караульную службу было опасно: враг стоял у самых ворот Либерии.
В тот же день, к вечеру, едва Паттерсон заступил на пост на северном валу между рекой и дорогой к Новому поселку, в стороне порта вспыхнул яркий свет — патагонцы начали подготовку к штурму города. По всей вероятности, наступление начнется именно здесь, у дороги к Новому поселку, где, по воле злого рока, поставили на пост Паттерсона!
Ужас охватил ирландца, когда он вдруг услышал, как по дороге приближается большой отряд. Хотя он и знал, что путь на Либерию прегражден рвом, наполненным водой, это препятствие, выглядевшее днем непреодолимым, в момент опасности показалось ничтожным. Ему уже мерещилось, что свирепые дикари переправились через ров, взобрались на вал и овладели городом…
А те, кого он принял за индейцев, тем временем остановились на краю рва. Паттерсон понял, что там о чем-то совещаются, хотя издали не мог разобрать слов. Потом началась суматоха: подносили бревна, доски и жерди для сооружения переправы. Вскоре он увидел, что по наведенным мосткам цепочкой движутся темные фигуры. Их было много, и при бледном свете ущербной луны лишь поблескивали стволы ружей. Первым шел высокий человек. Паттерсон узнал Кау-джера.
При его появлении сердце ирландца сжалось от радости и гнева. От радости потому, что теперь он поверил в победу, от гнева потому, что он ненавидел губернатора.
