Он движением пальца сбросил ее контакт, сжал телефон в кулаке, оторвался от трубы. Десять шагов, подъезд, дверь. Непривычная, без букета в ручке. Кнопка звонка утонула под пальцем, в глубине звякнуло.
Ухало сердце, но он услышал шевеление. Или показалось? Нажал еще, и еще. Молчание.
Он вышел, растерянно оглянулся на окна, уселся на свою трубу. Что дальше?
4.
Она вышла из подъезда быстро и решительно, подошла к нему, глядя прямо в глаза. Он встал. В глазах замерзали голубые кубики льда в зеленой воде. Через пару секунд он понял, что она в ярости.
«Здравствуй, Богомила…» – «Зачем ты приехал? Я тебя не звала» – «Конечно не звала, как бы ты смогла это сделать, если ты меня везде забанила?» – «Не везде. Есть почта. И ты мог написать» – «Не мог. Ты не хотела больше эпистолярного жанра» – «Я не звала тебя. Нам не о чем с тобой говорить» – «Я устал молчать. Мы молчим полгода» – «Этого мало» – «Мало?! Нет, Богомила, это ужасно много. Достаточно, для того, чтобы что-то понять. Чтобы наконец приехать. Сделать то, что хотел еще тогда, в Тель-Авиве, глядя в твою уходящую спину»
Она усмехнулась, и от этой усмешки он опустил глаза. «Александр, почему ты решил, что твой приезд что-то изменит? Мы сказали друг другу уже все, что могли». Молчание. Потом она продолжила: «Ты все себе придумал. Ты меня не знаешь» – «А может что-то знаю?» – «Нет. Там, в Израиле мы были все какие-то… потерянные, что ли». Он яростно покачал головой: «Нет, Богомила. Может быть, наоборот. Может, мы там нашлись?» – «Ты смеешься? Ты разрушил все, что вокруг тебя, ты влез в мою жизнь, ты преследуешь меня этими идиотскими цветами… Уходи. Я не хочу тебя видеть»
«Кого любят, того не отпускают, держат за руку…» – подумал он и проглотил эту фразу, комком по горлу. Полез в рюкзак, достал книгу, завернутую в бумагу. «Вот… Возьми это» – «Что это?» – она убрала руки. «Это книга. Я же не мог говорить с тобой эти полгода. Возьми. Это капсула, куда я упрятал прошлое. Ты была права про «здесь и сейчас». А прошлое – тут. Наше прошлое. Но, может, оно не оторвалось от нас окончательно, как хвост ящерицы?» Она взяла книгу, сунула подмышку: «Это ничего не меняет» – «Может быть. Но это – как ребенок. В одном экземпляре. Твой и мой. Наш. Просто прочитай»
У нее зазвонил телефон, она ответила, отвернувшись: «Серёженька, почему ты так долго? Я написала тебе, чтобы ты сразу перезвонил. Знаешь, кто тут, рядом со мной? Александр. Ну да, из Сибири, Александр Черных, помнишь, я тебе рассказывала… (Он дернулся, как от удара, сдержался, сжав зубы до скрипа) Да, он приехал и сегодня пришел ко мне. Я думала, ты приедешь, чтобы с ним поговорить… (Он снова дернулся, сжал рукой трубу, на которой только что сидел) Поговори с ним, ладно?»
Она протянула ему свой «Самсунг», такой знакомый, такой… Он уставился на него с недоумением, взял в руки, коснувшись ее пальцев. «Алло?» – «Здравствуйте, Александр, меня зовут Сергей…» Голос был хрипловатый, спокойный, голос его ровесника, может даже чуть старше. Он вспомнил горькое Богомилино: «Говорить по телефону о любви и слышать, как на той стороне размешивают ложечкой сахар в стакане…» «Алло, вы тут?» – «Да Сергей, я тут. Я знаю, кто вы». Теперь дернулась Богомила, отвернулась.
«Зачем вы приехали, Александр?» – «А вы не понимаете? Она этого с вами не обсуждала? Я люблю Богомилу». – «Вот так?» – «Вот так». Он помолчал. Потом сказал: «А она вас? Зачем вы делаете то, что ей неприятно? Ей неприятно вас видеть, она просит защиты. Мне приехать, чтобы решить этот вопрос?» Он пожал плечами: «Приезжайте… А приедете?» – «Александр, дайте трубку Богомиле, я потом еще продолжу разговор». Он протянул трубку: «Тебя». Она взяла, прижала к уху, пошла к подъезду, что-то говоря, зажимая подмышкой его книгу. Щелкнула замком подъездной двери, захлопнула, не оборачиваясь. «Всё?» Он недоуменно уставился в дверь, в безликие окна с решетками. Присел на трубу. Потом встал. Вышел на улицу, напился еще жарким сентябрьским солнцем. «Всё? Нет, не всё. Надо дать ей время. Он присел на лавочке в соседнем дворе, набрал эсэмэску: «Богомила, это мой украинский номер. Я некоторое время еще побуду в Киеве. Если захочешь, позвони? Александр».
Силы кончились, будто его выключили. Прихрамывая, как старик, он вернулся в хостел, рухнул на кровать и уснул.
5.
Два дня он бродил по Киеву, будто раздвоившись. Какая-то его часть смотрела вокруг, считывая красоту осеннего города, его старые дома в окружении новых высоток, его брусчатку, переходящую в неровный асфальт, кресты церквей, купола театров, а другая часть смотрела внутрь и видела там пустоту. Ничего не изменит его книга. Ничего. Ее глаза сказали ему это сразу, только она вышла. Она уговорила себя, еще тогда, полгода назад. «Кого любишь, того не отпускаешь, держишь за руку…» А она? Держала? Он пошевелил пальцами. Ничего, кроме пустоты. Внутри. Снаружи. И еще – молчание.
…Он бегал по утрам в парке «Нивки», заставляя себя ощущать сердце. По дорожкам, вверх и вниз, мимо таких же одиноких бегунов с музыкой в ушах, мимо развалин чего-то то ли советского, то ли более раннего. Останавливался отдышаться на озерах, смотрел, как восходящее солнце зеленит воду. Через пару месяцев тут появится голубой лед… Потом завтракал в своем хостеле и опять бродил по городу, возвращаясь затемно. Не читалось, не писалось. Пытался смотреть телевизор – выключил через пять минут.
На третий день снова взялся за телефон, набрал сообщение в Вайбере: «Здравствуй, Богомила! Третий день в Киеве. Живу недалеко от тебя. Утрами бегаю в парке, иногда выбираюсь в более попсовые места в центре. Все время думаю, что по этим дорожкам ты ходила двести раз, да и сейчас, возможно, прошла прямо передо мной, или пройдешь, когда я уйду. Даже пару раз думал, что вижу тебя. Киевский песок почти высыпался из моих пальцев, скоро мне уезжать. Я хотел бы встретиться перед отъездом. Надо поставить точку, как думаешь? Не хочу, чтобы та сумбурная встреча стала ей. Давай посидим где-нибудь, где ты захочешь? Что думаешь?»
Письмо застало его в парке, звякнуло в телефоне, высветилось на экране приглашение в почту. Он свернул к лавочке на аллее, сел, открыл письмо…
«Александр, я не вижу никакого смысла в наших встречах. Ни сейчас, ни потом. Согласна поставить точку. И да, коротко отвечу на твой легко прочитываемый вопрос: а как-же Израиль?
В том походе присутствовала только часть меня, не самая лучшая, к сожалению. И мне омерзительно вспоминать обстоятельства, в силу которых мне довелось поиграть в
