Во всем этом краю высятся прекрасные деревья — ели, сосны, буки, вполне сравнимые с самыми величественными деревьями Гольштейна[322] и Дании; рядом с лесным орехом, смородиной, дикой малиной. Не без некоторого чувства зависти Бруно мог заметить, что коренные жители этого района даже в детском возрасте уже успевали обзавестись внушительным животиком, что было очень обидно для голландца, доведенного до состояния скелета.
В полдень путники проехали через деревушку Фол, оставляя слева от себя первые отроги Понтийских Альп. По дорогам сновали, направляясь в Трапезунд или из него, крестьяне, одетые в ткань из грубой коричневой шерсти. На головах у них были фески или колпаки из бараньей шкуры. Их сопровождали жены, закутанные в полосатую хлопчатобумажную ткань. Полоски эти четко выделялись на фоне юбок из красной шерсти.
Колоритная страна! Она, несомненно, имела нечто общее с той, которую описывал Ксенофонт в «Отступлении десяти тысяч». Но злополучный ван Миттен проезжал по ней под грозным взглядом Янара и не имел права даже порыться в своем путеводителе.
Поэтому он дал Бруно указание сделать это вместо него, а также записать кое-какие беглые наблюдения. Бруно, однако, думал совсем о другом, а вовсе не о подвигах греческого полководца. Поэтому при выезде из Трапезунда он позабыл показать хозяину возвышающийся над побережьем холм, с вершины которого десять тысяч воинов, возвращавшиеся из провинций Макронии, приветствовали криками волны Черного моря. Это, конечно, не подобало верному слуге.
Вечером, проехав еще двадцать лье, караван остановился для ночевки в Тиреболу. Там проголодавшиеся путники отдали должное обильной еде. Хватало всего, в том числе баранины, и на сей раз Низиб мог вволю угоститься, не опасаясь нарушить мусульманский закон и вызвать неудовольствие Бруно.
Этот небольшой поселок, а точнее — деревушка, был покинут утром 19 сентября. В течение следующего дня проехали Зеп с его тесным портом, в котором могут укрыться лишь три или четыре торговых судна среднего водоизмещения. Затем, проделав еще двадцать пять лье, поздним вечером под руководством проводника, бесспорно прекрасно знавшего дороги, едва просматриваемые на равнинах, путешественники добрались до Гиресуна.
Гиресун построен у подножия холма рядом с крутым побережьем. Эта античная Фармасея, в которой на отдых останавливались десять тысяч воинов, представляет собой живописные развалины крепости, господствующей над входом в порт.
В Гиресуне господин Керабан смог запастись большим количеством курительных трубок из вишни, являющихся здесь важным предметом торговли. Действительно, в этой части пашалыка очень много вишневых деревьев, и ван Миттен счел нужным сообщить своей невесте тот исторический факт, что именно из Гиресуна проконсул[323] Лукулл[324] послал первые вишни, прижившиеся в Европе.
Сарабул о знаменитом гурмане[325] никогда не слышала и, кажется, проявила к ученым рассуждениям ван Миттена лишь очень слабый интерес. Голландец, окончательно порабощенный спесивой невестой, являл собой самое жалкое подобие курда, какое можно только вообразить. Тем не менее его друг Керабан не переставал — неясно, в шутку или нет — приносить ему свои поздравления на предмет того, как ловко он носит курдский костюм. Слыша это, Бруно лишь пожимал плечами.
— Да, ван Миттен, да, — повторял Керабан, — все это вам чрезвычайно идет: кафтан, шальвары, тюрбан. Чтобы полностью стать курдом, вам не хватает только больших грозных усов, таких, как у господина Янара.
— Я никогда не носил усов, — отвечал ван Миттен.
— У вас нет усов? — вскричала Сарабул.
— У него нет усов? — повторил господин Янар самым презрительным тоном.
— Они будут у вас, — продолжала властная курдчанка, — и я сама позабочусь, чтобы вы их отрастили.
— Бедный господин ван Миттен, — прошептала Амазия, вознаграждая его добрым взглядом.
— Все это кончится диким смехом, — повторяла Неджеб, в то время как Бруно качал головой, подобно вестнику зла.
На следующий день, 20 сентября, двинувшись по римской дороге, которую, как говорят, Лукулл построил, чтобы соединить Анатолию с армянскими провинциями, маленький отряд оставил позади себя деревню Аптар, затем, к полудню, поселок Орду. Путь здесь пролегал невдалеке от великолепных рощ — по склонам холмов в изобилии виднелись разные породы дуба, граба, вяза, платана, сливы, оливы, можжевельника, ольхи, серебристого тополя, граната, белой и черной шелковицы, ореха и сикомор. Виноградные лозы, столь же часто встречающиеся здесь, как плющ в умеренных странах, обвивали деревья до самых верхушек. И ко всему этому еще и боярышник, барбарис, орешник, калина, бузина, мушмула, жасмин, тамариск, шафран с голубыми цветами, ирисы, рододендроны, скабиозы, желтые нарциссы, асклепиады, мальвы, кентавры, левкои, восточные ломоносы и т. д. И дикие тюльпаны, да, тюльпаны, при взгляде на которые в ван Миттене пробуждались все инстинкты садовода-любителя, хотя, казалось бы, вид этих растений должен был навести его на неприятные воспоминания о первом браке. Правда, теперь существование первой госпожи ван Миттен служило гарантией против брачных притязаний второй. Какое счастье, что он был женат уже раньше!
После того как миновали мыс Ясун Бурун, проводник направил караван мимо развалин города Полемониума к поселку Фатса, где путники и лошади проспали сладким сном целую ночь.
Ахмет, постоянно находившийся настороже, не обнаружил до этого момента ничего подозрительного. За время прохождения пятидесяти с небольшим лье после выезда из Трапезунда господину Керабану и его спутникам вроде бы ничего не угрожало. В течение всего пути малоразговорчивый проводник не давал повода для подозрений. И все же Ахмет испытывал к этому человеку определенное недоверие, которое не мог подавить в себе. Поэтому племянник Керабана не пренебрегал ничем, что могло обеспечить безопасность, и старался ничего не упускать из виду.
На следующий день на заре путники покинули Фатсу. К полудню они оставили справа от себя порт Унье и его судостроительные верфи в устье древнего Ойнуса. Затем дорога шла по огромным, завоеванным коноплей равнинам до самой Чаршамбы, где легенда помещает племя амазонок[326] и огибала прибрежные отроги и мысы, покрытые развалинами. После полудня проехали поселок Терме, а вечером остановились для ночевки в Самсуне, древней афинской колонии.
Самсун — важный пункт восточного Черноморья, хотя его рейд не очень надежен, а порт в устье Ешиль-Ирмака[327] недостаточно глубок. Тем не менее торговля здесь ведется оживленная. Отсюда в Константинополь отправляют арбузы, обильно произрастающие в окрестностях. Старый форт[328], живописно расположившийся на побережье, был бы мало полезен в случае нападения с моря. Исхудавший Бруно все же решил, что водянистые арбузы, которыми угощались господин Керабан и его спутники, не смогут подкрепить его, и отказался есть их. Таким образом, добрый малый, уже потерявший в своей дородности, нашел способ похудеть еще больше. Даже Керабан вынужден был признать это.
