В каждом новом лагере он ставил надежную, непроницаемую для ветра кухню. Утром и вечером кто-нибудь из нас обязательно сидел у огня, уписывая горячие блины. Тяжелая пища, скажут иные, но для нас это было лакомством после вечных галет. Как место отдыха кухня страдала лишь одним недостатком — дым. Глаза шерпов привыкли к нему, и, когда гости надоедали Тхондупу, он выживал их, подбрасывая в огонь сырой можжевельник.
На горе восходитель, так сказать, «жил» в одежде. На базе можно было не только переодеться, но и принять горячую ванну на свежем воздухе, выбрав момент, когда стихал ветер, обычно ближе к полудню, до появления облаков. Кроме того, в базовом лагере можно было снять темные очки и позабыть на время о защитном креме.
База тесно соприкасалась с остальным миром. Каждую ночь здесь принимали прогноз погоды из Индии, слушали новости и музыку из Цейлона. А однажды мы даже услышали, как свистит судья на футбольном поле в Уимблдоне: шел финальный матч на кубок!
Тропа по леднику была отчетливо видна до самого Углового лагеря, и, по мере приближения дня, когда ожидалась почта, восходители все чаще всматривались в ту сторону. Вот чей-то возглас дает знать, что показался гонец. Мы сбегаемся, пытаемся узнать идущего, смотрим в бинокль. А шерпы простым глазом узнают его: это всего-навсего один из носильщиков, которые заготавливают дрова для Тхондупа. Действительный почтальон почти всегда появлялся в лагере неожиданно. Вечером Дава Тенцинг просовывал голову в шатер, где мы сидели за ужином, и подавал нам брезентовый мешок: гонцы пришли незамеченные никем в темноте.
База для нас была настоящим курортом. Уже после двух-трех ночевок снова рождалось стремление идти вверх.
Глава девятая
Большая терраса
9 мая — 14 мая
Для разведки участка до лагеря V я решил использовать два кислородных аппарата закрытого типа.
Занимаясь в Англии подготовкой экспедиции, мы остановили свой выбор на проверенных аппаратах открытого типа, однако после Эвереста специалисты усовершенствовали закрытые аппараты, и я согласился захватить две штуки для испытания. Проверка требовала, чтобы искушенные в обращении с подобными приборами восходители проработали в них минимум два дня подряд, не снимая их на ночь, на такой высоте, где отказ в аппаратуре не причинил бы большого вреда человеку. Поскольку не подлежит никакому сомнению, что исправный аппарат закрытого типа позволяет альпинисту двигаться быстрее, настал как будто идеальный момент для испытания. Нормэн Харди, которому было поручено руководить проверкой, и я, уже знакомый с подобными приборами, условились выйти с ними из лагеря III и разведать, если удастся, путь на террасу и найти место под лагерь выше террасы, а также исходную точку для штурма предвершинного гребня.
Как только в лагере III накопилось достаточно запасов, то есть 9 мая, мы вышли с базы. Переночевали в лагерях I и II и поднялись вместе со Стритером и Мэзером в лагерь III. Всю эту неделю либо Браун и Маккиннон, либо Мэзер и Стритер ежедневно обеспечивали заброску из лагеря II шести нош. На площадке под большим сераком поставили палатки; у самого подножия серака отрыли пещеру, на что ушла целая неделя. Ежедневно, доставив грузы, шерпы поочередно терпеливо расширяли пещеру ледорубом; теперь в ней могло удобно разместиться пять человек. Когда мы 11 мая пришли в лагерь, Мэзер и шерпы продолжали работу над пещерой. Харди, собрав все доставленные кислородные баллоны, расставил их на полках, вырубленных в снегу возле лагеря, а Стритер и я тем временем подвесили перила там, где тропа огибала северный край серака.
Затем Мэзер и Стритер ушли вниз; остались мы с Харди и двое наиболее сильных шерпов — Аннуллу и Уркиен. Здоровье было в порядке, аппетит тоже — ничего похожего на крайнее утомление, которое Браун и я ощущали две недели назад, когда впервые поднялись на такую высоту.
Лагерь был обращен на запад; первую часть дня он оставался в тени, зато потом, если выдавалась ясная погода, до самого вечера был залит солнцем. В первый же день я лежал в палатке на спальном мешке, голый по пояс.
Теперь, если разведка окажется удачной, оставалось всего несколько дней до штурма предвершинного гребня, и я старался предусмотреть, что нужно забросить в каждый лагерь, сколько людей разместить в них, что может понадобиться в нижних лагерях. Харди готовил кислородные аппараты для завтрашней вылазки; закончив свою работу, он проверил мои расчеты. Если все пойдет, как задумано, то через два дня, когда мы вернемся сверху, можно будет начинать штурм.
Хотя под вечер в лагере III было жарковато, зато по утрам здесь царил мороз. Лагерь лежал на высоте около 6700 метров, и каждое утро на него обрушивался ветер, неся сверху снежную пудру. Уже 12 мая мы убедились, насколько трудно обеспечить ранний выход. Мы возились со снаряжением, укладывали палатки, веревки, приспосабливали кислородные аппараты, борясь с сильными порывами ветра, окутывавшими лагерь снежным облаком. Снег покрывал все, за что ни возьмись, оседал на металле, на руках, проникал за шиворот. Было восемь часов, когда мы, наконец, выступили.
Харди и я, оснащенные кислородными аппаратами закрытого типа, несли каждый около 23 килограммов. Я шел в одной связке с Аннуллу, Харди — с Уркиеном. Шерпы несли ничуть не меньше нашего, хотя поднимались без кислорода.
Сначала мы довольно уверенно набирали высоту. Обогнув северную оконечность серака, очутились на снежном склоне, до которого доходили еще 4 мая. Кислород помогал мне и Харди не так ощущать тяжесть, и мы настойчиво рубили ступеньки в сравнительно мягком снегу до подножия более крутого ледяного откоса. Далее на протяжении 30 метров пришлось рубить ступени уже по самому откосу до самого его верха, где мы смогли отдохнуть у заполненной снегом трещины.
Снова ледяной откос… Мы обошли его справа по снежному желобу между двумя буграми. Шестьдесят метров подъема, и мы оказались над буграми, в начале длинного открытого склона, подводящего к южной оконечности ледопада вверху. Справа от нас склон круто обрывался в том месте, где южный край ледопада скатывался в долину Ялунг; слева ледопад более отлого спадал к Долине, представляя собой сплошное нагромождение сераков. Метрах в ста над нами склон упирался в серак, обтекая его справа. Дальше нам ничего не было видно.
Лед под ногами был крупнозернистый, ступеньки вырубались легко; выше, где кончался склон, он поблескивал, становясь более скользким. Мы поднялись до серака, обогнули его и очутились в занесенном снегом углублении, спадающем направо, в Ялунгскую долину. Впереди высилась отвесная ледяная стена, а слева по снегу можно было пройти к отчетливо выраженному возвышению длиной свыше десяти метров.
Харди воткнул рукоятку ледоруба в снег, чтобы страховать меня веревкой, и я стал рубить ступеньки. Чем выше, тем тверже становился снег. Вырубая кроме ступенек еще и карманы, я быстро поднялся к площадке над возвышением. Кислород позволял работать в темпе, хотя и с большим напряжением, чем если бы я делал ту же самую работу и с тем же грузом в Альпах, на высоте, скажем, 3700 метров.
Уже на последних ступеньках я внезапно ощутил, что мне словно кто-то зажал рот и нос. Я не мог вздохнуть. После оказалось, что резиновый край маски подогнулся и при вдохе перекрывал приток кислорода, но в тот миг я знал только, что задыхаюсь. Самочувствие у меня было далеко не приятное: я стоял в опасном месте, на крутом склоне, и не мог дышать! Зацепившись одной рукой, другой сорвал маску с лица. С какой жадностью вдыхал я свежий воздух! Надышаться было просто невозможно — и неудивительно, если учесть, насколько разрежен воздух на такой высоте.
Оставалось сделать всего несколько шагов, ступеньки были уже готовы… Подняв руку, я воткнул рукоятку ледоруба в снег за краем стены. Она погрузилась сантиметров на пятнадцать, обеспечив надежную опору. Зацепившись рядом одетой в перчатку второй рукой, я подтянулся наверх. Только одно желание владело мной сейчас — лечь и отдышаться. Прошло несколько минут. Наконец я пришел в себя, привел в порядок маску и надел ее опять. Затем отошел подальше от края, опять воткнул ледоруб в снег и помог взобраться Аннуллу. Харди и Уркиен последовали за ним.
