— На секунду во мне заговорил, причем страстно, охотник, — признался Фриц, — захотелось испытать свое везение на одном каком-нибудь слонике. Но потом я сдержал себя: охотиться на таких громадин в одиночку — рискованное дело. Тем более что скоро мне дано было своего рода предостережение: на расстоянии примерно двух ружейных выстрелов гладь реки вдруг так заколебалась и вспенилась, точно со дна начал пробиваться к поверхности горячий ключ. Из воды медленно приподнялся мощный темного, почти черного, окраса зверь, который отвратительно визгливо проревел мне навстречу и показал пасть, полную страшных зубов. Видели бы вы, с какой скоростью я стал удирать, стрелой устремился на самую быстрину. Остановился тогда лишь, когда чудовище скрылось из виду. Я греб быстро, быстрее некуда, весь обливаясь потом. Сердце готово было выскочить из груди. Вот какой ценой достаются естественно-исторические открытия!
Таким был вкратце отчет Фрица. Я опять призадумался: вокруг, оказывается, так много опасных соседей. По описанию сына, он видел скорее всего высунувшегося из воды гиппопотама, или так называемого бегемота.
Пока один из нас путешествовал, другие трудились, готовясь к отъезду: собирали, упаковывали и увязывали вещи. На месте осталось только все необходимое для последней ночевки и позднего ужина. Фриц очень хотел проделать обратный путь по воде, на каяке обогнуть мыс Обманутой Надежды и далее проследовать вдоль берега до Скального дома. Я разрешил эту поездку по двум причинам: парнишка хорошо правил лодкой, ему можно было доверять; и второе — меня тоже интересовал мыс и фарватер вокруг него.
Ранним утром следующего дня мы приступили к осуществлению задуманного. Фриц вскоре доплыл до мыса, показавшегося ему после нашей бухты совершенно диким: отвесные скалистые берега, расселины, пропасти и пещеры с множеством гнездящихся там водных и хищных пернатых.
Обратно вернулись без приключений. Приехали домой, быстро разгрузились и распаковались. Я обратил внимание на опасное для будущего урожая увеличение птичьего поголовья в наше отсутствие и определил переселить на два ближайших островка и новое пополнение, и старых кур, и канадскую куропатку, и журавлей с подрезанными крыльями. Лебедей же, недавно пойманную султанку и королевских цапель переместить к Утиному болоту и иногда прикармливать их там зерном.
Старые дрофы, как и прежде, получили преимущество оставаться в непосредственной близости от нас и даже с выгодой для себя наблюдать за нашими обедами на открытом воздухе. Все эти дела заняли достаточно много времени. Матушка успела приготовить хороший обед, а Фриц — возвратиться домой.
В последующие дни мы наконец приступили к осуществлению одной идеи, о которой Фриц не переставая говорил, а именно к сооружению сторожевой будки на вершине Акульего острова. Там мы установили еще четырехфунтовую пушку, что стоило, естественно, немалого труда. Пришлось порядком попотеть, чтобы затащить пушку на высоту, пусть даже посредством специального подъемного устройства.
Постепенно мы подняли туда все, что требовалось. Ствол пушки был обращен к морю. Сторожевая будка из досок и бамбуковых шестов стояла прямо позади пушки, а в нескольких шагах от нее возвышался флагшток с подвижной веревкой, на которой можно было поднимать флаги — белый, если со стороны моря приближался безопасный объект, красный, если объект вызывал опасения или сомнения.
По окончании этой трудоемкой работы, которая отняла у нас несколько месяцев, мы устроили небольшой праздник. Подняли белый флаг и выстрелили шесть раз из пушки. Громкое эхо разнеслось по скалам и пещерным отсекам Скального дома.
Десять лет спустя. — Борьба с кабаном, со львами. — Разгадка тайны Дымящейся горы. — Спасение мисс Дженни.Неожиданно я вспомнил о нашем дневнике. Вот уже почти восемь лет мы не открывали его. Я полистал страницы, прочитал старые записи и подумал о новых. Они будут похожи на старые: охота, путешествия, ежедневный труд. Стало вдруг грустно. Наши открытия и успехи всегда сменялись разочарованием. Твердость и хладнокровие в минуты опасности, надежда во времена бедствий и постоянная благодарность матери-Природе за щедрые дары — такова суть наших переживаний здесь. Десять лет миновало, десять лет одиночества, тяжелого труда, мира и счастья. Конечно, они не прошли бесследно. Волосы мои начали серебриться. Привыкшие к труду руки огрубели, стали твердыми, мозолистыми. Волосы матушки превратились в белоснежные. Она больше всех страдала от непривычных условий жизни и непривычного климата. Иногда мы опасались за ее жизнь, часто она плохо себя чувствовала. Но при этом никогда не жаловалась. В ее глазах всегда светилась одна лишь доброта.
— Матушка, — сказал я, — ты прекрасно выглядишь. Загар тебе к лицу, красиво оттеняет белизну волос. Ты оправилась после тяжелой болезни. Помнишь, в прошлом году?
— Да, — сказала она с довольной улыбкой, — тогда мне было не очень весело, а теперь в работе я еще могу поспорить с любым из вас.
Мои маленькие сыновья выросли, стали настоящими взрослыми мужчинами. Борьба за выживание — эти слова следует понимать прямо, не как метафору — развила их и физически, и умственно. Постоянное общение с прекрасной природой, у которой мы порой отбирали ее блага силой, а она продолжала тем не менее щедро одаривать нас, сохранило чистоту и доброту душ моих мальчиков, сделало их дальновидными и мудрыми. Они могли бы расти грубыми в силу своей молодости, бьющей через край жизненной энергии, а также в силу необычных жизненных обстоятельств, но рядом с ними была их мать — чуткая, благородная и строгая женщина. Дети слушались ее. Это она заложила в них доброе и разумное, которое пребудет с ними вовек. Настоящим дополнением к чисто физическим занятиям было с самого начала обучение наукам. Великолепный запас книг с годами все больше становился для нас настоящим сокровищем, источником вдохновения, знаний и нравственного совершенствования. Совместный труд, разделение труда по способностям только стимулировали стремление к учебе. Наш маленький естественнонаучный музей содержал ряд таких экспонатов, которым позавидовал бы любой профессор из Европы. Таким образом, взращенные в тиши и при поддержке души и сердца великой природы, вдали от суеты шумного мира, — здесь я не говорю о дурном или хорошем его влиянии, — дети мои имели весьма специфичные религиозные убеждения. Мальчики здесь всегда находились ближе к Господу, нежели многие из их сверстников, выросших в беспрерывной спешке и сутолоке больших городов. Нигде Бог не проявляет себя так полно, любвеобильно, серьезно, как на природе, благодаря ее звучному, то тихому, то громкому, голосу. Навстречу ее покою, величественному великолепию раскрываются людские сердца. Перед ее угрозами и катаклизмами вздрагивает душа. В ней пребывает Он, Всемогущий и Всемилостивый. Его присутствие мы ощущаем, Его мудрости мы поклоняемся. И еще в одном смысле возмужание моих сыновей в полном одиночестве оказало определенное влияние на их развитие. Они не стали теми, о ком говорят «молодые господа». Они не умели танцевать вальсов, шаркать ножкой и изъясняться пышно и велеречиво. Они были также не способны поддерживать долгую беседу, которую ведут в обществе, подчас на пустячную тему. Если им нечего было сказать, они молчали. В их облике наряду с возмужалостью чувствовалась мальчишеская естественность. Они были более сильными и находчивыми, но, понятно, также и более стеснительными в сравнении с теми, кто находился в Европе. Давно ушло то время, когда по любому поводу они спрашивали у меня совета и разрешения. Часто я полдня, а то и весь день, даже не знал, где они. Особенно двое старших. Любопытство и жажда познания уводили, к примеру, Эрнста в дальние края.
