Завершая Послание к Колоссянам, Павел передает пожелания всем, кого знает, и сообщает вести об их римских друзьях. Письмо в Эфес не могло быть закончено таким же образом — его должны были прочесть во многих городах. И Павел находит гениальное решение, подсказанное ему, возможно, ежедневным присутствием часового, видом из окна на лагерь преторианцев, и общим торжественно-воинственным настроением столицы мира. Итак, взглянув на вооруженного часового, Павел создает один из известнейших своих отрывков — об "оружии христианина", с которым верующий смело идет на ежедневную битву, отклоняя летящие в него отравленные стрелы: броня его непобедима — он препоясан ремнями, на нем стальной нагрудник, легионерские сандалии, в руках щит и меч… "Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских;…Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною, и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть слово Божие".
Павел закончил и третье письмо — Филимону об Онисиме. Тихик мог отправиться в путь.
Послание к Филимону — единственное, посвященное исключительно личным вопросам — показывает Павла в наиболее выгодном свете, без него правильная оценка характера апостола невозможна. Павел, только что авторитетно обращавшийся к асийским церквам как человек, познавший тайну Христову, открытую Духом Святым апостолам, становится вдруг очень тактичным мягким просителем — в письме заметна даже искра юмора, когда Павел любуется игрой слов, используя буквальное значение имени "Онисим" — "полезный", "пригодный".
Письмо к Филимону свидетельствует о полном неприятии Павлом рабства, как состояния, неприемлемого в евангельском сообществе. Павел не был похож на Спартака и не призывал рабов к восстанию; внезапное исчезновение рабства погрузило бы Римскую империю в хаос и разруху. Павел был в достаточной степени реалистом, чтобы понимать: освобождение рабов в его дни невозможно и бессмысленно; кроме того, призыв к освобождению рабов поставил бы христиан в положение бунтовщиков, подрывающих основы государства. Но Павел был убежден, что "во Христе нет ни раба, ни свободного", и все люди равны перед лицом Господа Христа. В Посланиях к Колоссянам и Ефесянам (несомненно, думая о проблеме Онисима и Филимона) Павел формулирует новый закон взаимоотношений рабов и господ, согласно которому любой верующий должен считать любого другого христианина братом, трудящимся во имя той же цели, что и он сам.
Филимон имел законное право обезглавить или бичевать Онисима, либо послать его на пожизненные тягчайшие работы. Павел хотел оградить Филимона от неверного решения. Не ожидая, что письмо его станет достоянием гласности, Павел откровенно выражает свое отвращение к рабству, как таковому. В обществе, основанном на христианских началах, рабство, не запрещенное законами, смягчалось, изменило форму, а затем медленно исчезло (ислам и по сей день не отказывается от идеи рабовладения). Через много лет рабство снова было введено римскими католиками в Новом Свете (несмотря на запрещение Папы); а затем и английскими протестантами. Все мы знаем, как много проблем возникло из этой ошибки.
Несовместимость рабства и Евангелия неоспорима. Послание к Филимону — окно, позволяющее нам заглянуть в дом Павла и увидеть его таким, каким он был в 62 г. по Р.Х. Письмо было продиктовано, по всей видимости, Тимофею. Епафрас, Марк, Аристарх, Димас и Лука сидели вокруг (и, конечно же, солдат-часовой), когда Павел начал свое обращение к Филимону и его семье; первые слова его, как всегда, были выражением благодарности и молитвой за адресата:
"…Ибо мы имеем великую радость и утешение в любви твоей, потому что тобою, брат, успокоены сердца святых".
"Посему, имея великое во Христе дерзновение приказывать тебе, что должно, по любви лучше прошу, не иной кто, как я, Павел старец, а теперь и узник Иисуса Христа: прошу тебя о сыне моем Онисиме, которого родил я в узах моих: — далее следует непереводимая с греческого игра слов, — он был некогда негоден для тебя, а теперь годен тебе и мне, я возвращаю его, ты же прими его, как мое сердце. Я хотел при себе удержать его, дабы он вместо тебя послужил мне в узах за благовествование; но без твоего согласия ничего не хотел сделать, чтобы доброе дело твое было не вынужденно, но добровольно".
"Ибо, может быть, он для того на время отлучился, чтобы тебе принять его навсегда, не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного, особенно мне, а тем больше тебе, и по плоти и в Господе. Итак, если ты имеешь обращение со мною, то прими его, как меня. Если же он чем обидел тебя, или должен, то считай это на мне".
Павел взял письмо и нацарапал непослушной рукой: "Я Павел написал моею рукою: я заплачу; — апостол отдал папирус Тимофею, и добавил, — "Не говорю тебе о том, что ты и самим собою мне должник".
"Так, брат, дай мне воспользоваться от тебя в Господе; успокой мое сердце в Господе. Надеясь на послушание твое, я написал тебе, зная, что ты сделаешь и более, нежели говорю".
Павел и сам чувствовал уже, что скоро выйдет на свободу. Последние слова его перед прощанием с Филимоном говорят сами за себя: "А вместе приготовь для меня и помещение; ибо надеюсь, что по молитвам вашим буду дарован вам". Павлу предстоит суд, и он добавляет в Посланиях к Колоссянам и Ефесянам: "молитесь за меня"; а в Послании к Ефесянам просит: "молитесь и о мне, дабы мне было дано слово — устами моими открыто с дерзновением возвещать тайну благовествования".
Павел задумал превратить суд в публичную исповедь христианина, независимо от того, будет ли на нем присутствовать император. В первые семь лет своего правления Нерон (которому не было еще и тридцати лет) обычно поручал председательствовать на суде префекту преторианцев — неотесанному прямолинейному Барру, а потом его преемнику, всеми ненавидимому Тигеллину. Но в 62 году император, решив развлечься, иногда присутствовал на судебных разбирательствах в роскошном зале своего дворца на Палатинском холме. Таким образом, вполне возможно, что Павел произносил свою речь о грядущих праведности, терпении и справедливости перед лицом Нерона. Молодой рыжеволосый император к тому времени уже начал отдавать дань своей склонности к безумным выходкам и грязной распущенности. Он развелся с дочерью Клавдия, чтобы жениться на Поппее, бывшей жене своего близкого друга, которая, будучи в прошлом язычницей, стала затем "богобоязненной". Поппея разжигала порочные страсти и деспотизм мужа. Если бы суд над Павлом был отложен еще на несколько месяцев, страсть Поппеи к жестоким развлечениям могла бы возобладать над справедливостью, и Павла казнили бы.
