Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Вот они высятся надо мной, великие вершины: Макалу, Лхотсе, Нуптсе, Ама Даблам, Гаурисанкар, Чо Ойю и сотни других. А надо всеми ними – Чомо­лунгма, Эверест. «Ни одна птица не может перелететь через нее» – говорит предание. А человек? Человек, окрыленный мечтой?..

Мир был так велик, Соло Кхумбу так мал. И когда я подрос, то понял, что должен покинуть деревню. Однако, покинув ее первый раз, я направился не в го­ры, даже не в Дарджилинг, а в Катманду, столицу Непала. Мне было всего тринадцать лет, открыто уйти я не мог, а поэтому бежал из дому и чувствовал себя потом очень виноватым. Я знал от Ламу Кипа, что всегда был любимцем родителей. Я и сам очень любил их и не хотел причинять им огорчений. Но слишком велика, слишком сильна была тяга. Я двинулся в Катманду кружным путем мимо Макалу; поначалу один, потом встретил попутчиков. Весь путь занял не­многим больше двух недель. Впервые в жизни я уви­дел город, и он показался мне странным и непонятным, особенно потому, что наш народ исповедует буддий­скую веру, в то время как жители Катманду в боль­шинстве держатся индуистской веры. В конце концов мне удалось найти буддийский монастырь, принимав­ший странников; там я и остановился.

Около двух недель ходил я по городу: смотрел на толпы людей, на базары, большие здания и храмы и многое другое, чего никогда не видел до тех пор. У непальцев хорошая армия, составленная в основном из знаменитых гуркхов, живущих в Центральном и Западном Непале, и мне больше всего нравилось смотреть, как они маршируют, и слушать их музыку. Очень интересными казались мне люди хиндской ра­сы: их лица, одежда и поведение так отличались от всего, что мне приходилось видеть. Однако я ощущал не только любопытство, но и тоску по дому. Встретив знакомых из Соло Кхумбу, которые как раз собира­лись домой, я решил пойти с ними. На этот раз мы шли более коротким путем – по той самой дороге, по которой мне предстояло много лет спустя идти со швейцарцами и англичанами на Эверест. Я пробыл в отсутствии шесть недель, и, когда вернулся в Тами, мои родители так обрадовались, что кинулись меня обнимать.

Правда, потом они поколотили меня.

После этого я оставался дома в течение пяти лет. В эти годы не было никаких экспедиций на Эверест, иначе соблазн оказался бы, вероятно, слишком велик. И все-таки я знал, что не смогу остаться в Соло Кхум­бу навсегда, что не рожден быть земледельцем или пастухом. В конце 1932 года, когда мне было восемнадцать лет, я ушел снова, на этот раз не в Катманду, а в Дарджилинг. И хотя казалось, что я опять пово­рачиваюсь спиной к Чомолунгме, я чувствовал, что на самом деле иду к ней: как раз в это время прошел слух о новой экспедиции, намеченной на 1933 год, и я твердо решил пойти с альпинистами, если только это окажется возможным.

И на этот раз я ушел, не сказавшись родителям. Это было нехорошо; они были добры ко мне, и я лю­бил их. Они были очень простые и набожные люди, особенно моя мать, которая за всю свою жизнь нико­гда не носила хорошей одежды и не ела хорошей пи­щи, потому что отдавала все ламам и монахиням в монастыри. Всегда она была мне настоящей ма­терью – моя ама ла… И я знаю, что своими успехами во многом обязан ее преданности, ее вере, благослове­ниям и молитвам.

Я прожил три жизни: первую – ребенком и юно­шей в Соло Кхумбу, вторую, продлившуюся двадцать лет, – носильщиком и восходителем; в эти годы моим домом был Дарджилинг. Моя третья жизнь началась в тот день, когда я вернулся с вершины Эвереста; ку­да она меня приведет, я не знаю.

Мне исполнилось восемнадцать лет, когда нача­лась моя вторая жизнь.

Это было в конце 1932 года; двенадцать солокхумб­ских парней и девушек решили оставить родной кров. Целый месяц мы готовились: устраивали тайные со­брания, собирали продовольствие и необходимые ве­щи. Моя доля ограничилась одеялом, которое я за­хватил из дому. Денег у меня не было, да и у осталь­ных тоже. Собственно, именно поэтому большинство из нас решило уйти: мы хотели заработать денег и по­смотреть на мир.

В числе моих спутников находился Дава Тхондуп, впоследствии прославившийся в экспедициях. Он был старше меня, и, хотя никогда не видал Дарджилинга, не мало знал про него и часто говорил о новой экспе­диции, которая должна была скоро выйти оттуда на Эверест. Мы мечтали устроиться носильщиками в эту экспедицию, и мною владело такое нетерпение, что я готов был бежать всю дорогу. Однако через дикие области Восточного Непала не очень-то побежишь. Едва заметная тропинка то карабкается вверх по кру­тым гребням, то пробирается сквозь густые леса в долинах, то пересекает бурные реки. Большую часть этого долгого пути мы держались вместе, но недалеко от индийской границы перессорились, и остальные ушли без меня, унеся с собой все продовольствие. Однако мне посчастливилось: в местечке Симана я встретил состоятельного человека по имени Ринга Лама, который взял меня к себе в дом. В то время я знал только свой родной язык, а по-непальски не понимал, но мне и тут повезло, потому что Ринга Лама говорил немного на шерпском языке. Его семья отнеслась ко мне очень хорошо, меня кормили, дали новую непальскую одежду. В свою очередь, я выпол­нял разную работу по дому и собирал хворост в джунг­лях. Все же я чувствовал себя одиноко и тоскливо среди чужих людей и часто, бродя один в джунглях, садился под деревом и рыдал. Я начинал позна­вать, что мечта и действительность не одно и то же…

Пробыв некоторое время в Симана, я рассказал Ринга Ламе, как мне хочется попасть в Дарджилинг. К моей радости, он ответил: «Хорошо, я сам отправ­ляюсь туда по делам и возьму тебя с собой». Впервые я увидел автомобиль, а когда мы приехали в Дарджи­линг, там оказалось еще много такого, чего мне не приходилось видеть раньше. Дарджилинг уступал по размерам Катманду, но был гораздо больше похож на современный город; там имелась даже железная до­рога. По улицам ходило много чилина-нга; в основном англичан. До сих пор я еще ни разу не видел евро­пейцев.

Сначала я остановился не в самом Дарджилинге, а в деревне Алубари, что значит «место, где растет картофель». Привез меня туда Ринга Лама; я посе­лился у его двоюродного брата Поури. У Поури было пятнадцать коров, на мою долю выпал уход за ними и другие хозяйственные работы. Здесь я начал учить­ся непальскому языку, который очень употребителен в Дарджилинге, и еще местному языку – ялмо. Луч­шим моим учителем оказался один человек по имени Манбахадур Таманг – мы косили вместе траву на корм коровам, – и я был очень благодарен ему. Мы и сейчас с ним добрые друзья; недавно он работал ка­менщиком на строительстве моего нового дома. Мы часто вспоминаем те дни, особенно как однажды соби­рали хворост на запретном участке и нас застал сторож: он привязал нас к дереву и отхлестал плетью.