вдоль всей наледи.
Наконец тропа стала выполаживаться – верный признак близости перевала. Тут ни тумана, ни снега – все сдуло. Да и сейчас отдельные порывы ветра были такой силы, что Корнею приходилось наклоняться.
Вот и водораздельная седловина, усыпанная мелким щебнем. Кругом бесформенные угловатые глыбы. На них даже лишайника нет. Благодаря необычайной прозрачности воздуха местность просматривалась до самого горизонта.
Во все стороны разбегались могучие хребты, покрытые ледниками и осыпями. Между ними бесчисленные цирки, расселины, пропасти, террасы. Чем дальше скитник обращал взор, тем таинственней и привлекательней представлялись ему размытые дымкой вершины. Самые высокие находились на юго-востоке. Как раз оттуда и брал начало Малый Анюй.
Над всем этим каменным хаосом торжественно плыли облака, вслед за ними прыгали по склонам хребта их серые тени.
Дикая горная панорама привела Корнея в такой восторг, что он пал на колени и принялся страстно благодарить Господа за то, что даровал силы взобраться и лицезреть эту красоту. Чтобы дать выход переполнявшему его ликованию, запел «Дивны дела Твои, Господи, все премудрости сотворил еси…»
Под ним далеко внизу простиралась падь, обрамленная скалистыми кряжами. По их склонам сбегали молочными лентами ручьи. Их струи падали неровно, рассыпаясь налету, будто это была не вода, а сыпучий снег. Посреди пади голубело озеро с широкой полосой зелени по берегам. Из него вытекала речушка, устремлявшаяся к единственному в цепи гор разрыву. На берегу можно было различить с десяток нарт и стадо оленей. Эта картина опять напомнила Корнею его родную Впадину. Недоставало лишь тайги. Тем временем заснеженные пики, залитые лучами низкого солнца, запылали, как костры.
Чтобы иметь возможность еще раз насладиться столь милой его сердцу панорамой, путник решил тут и заночевать. Выбрав безветренный уголок, закутал в оленью шкуру Пургу с малышом. Сам, забравшись в спальник, лег рядом.
Только стал задремывать, как раздался тоскливый вой. Встревоженный скитник выглянул из мешка. Голосил, задрав морду к небу, Черныш. К нему присоединились еще двое. И вот уже все собаки, усевшись в круг, воют что есть мочи. Похоже, им здесь не нравится.
Что удивительно, смолкли собаки все разом. Ни одна псина после этого не издала ни единого звука, но спали они беспокойно. То и дело вздрагивали, перебирали во сне лапами, скулили.
«В тундре лучше: там нет крутых подъемов; по траве и мхам приятно ступать, всегда есть вода, жирные лемминги, а тут одни камни, все лапы на них изранили, – должно быть, так думали они. – Хозяину хорошо, а нам нарты надо тянуть. Бросить бы все. Да как бросишь – он без нас пропадет».
Спали долго – очень устали. Когда Корней проснулся, солнце стояло достаточно высоко. Над головой чисто выметенный небосвод, а вот котловина под ним сплошь залита туманом. Полюбовавшись еще раз на панораму гор, Корней направил упряжку к тропе. Спуск оказался столь крутым, что, дабы нарты не наезжали на собак, приходилось изо всех сил тормозить остолом. Тем временем солнце и оживший ветерок взрыхлили, расшевелили муть, и бугристая белая лава стала вслед за речушкой вытекать в разрыв между гор.
Внизу было заметно теплее. Ветки березок подернуты зеленью недавно распустившихся листочков. Собаки, учуяв запах дыма, заторопились. Полозья теперь не скрежетали, а тоненько пели.
Стан кочевников располагался на берегу, прямо напротив говорливого переката. Ниже речушка успокаивалась и мирно плескалась у ног пасущихся оленей. Олени линяли, и зимняя шерсть отваливалась клочьями. Поскольку летняя еще не успела отрасти, на боках проглядывала голая кожа.
Это были те самые эвены, по следам которых шел Корней. Их стоянка была вынужденной: один из быков сломал при спуске ногу, и кочевникам пришлось его зарезать. Появление Корнея они восприняли спокойно:
– Дорова, приехал! Это про тебя говорят, что на одной ноге на Чукотку идешь? – спросил пожилой эвенк по имени Игнат.
– Да.
– Ты молодец. Горы не ходи, с нами ходи. Встанем на кочевье, отдохнешь и к океану по Раучуванке выйдешь. Там Певек. Там пароходы… Горы не ходи. Там собак кончаешь.
Корнею сразу вспомнилось, с каким трудом лайки поднялись на перевал. Да и сам культю уже до крови натер. Оценив ситуацию, он согласился.
При этом в который раз был поражен осведомленностью кочевников о происходящем в их пустынном, оторванном от остального мира крае. Как? По каким таинственным каналам они получают информацию, для него было загадкой.
Впрочем, он и за собой начал замечать, что в этих бескрайних пространствах стал «слышать» на расстоянии. Поднимается на увал и знает, что сейчас встретит росомаху. Дорогу, даже если по ней ни разу не ходил, тоже откуда-то знает.
Перевалив невысокую горную цепь, караван, подгоняемый гортанными криками кочевников, въехал в громадный цирк. Судя по отполированным склонам и нескольким моренам, по нему прополз не один ледник. Не спеша почаевничав, продолжили путь.
Аргиш больше не останавливался до тех пор, пока не вышел на обширный луг с тучной травой и белесыми полями кудрявого ягеля. Его тут было до того много, что в воздухе витал грибной дух. Среди ветвистых кустиков ягеля белели цветы костяники. Пройдет время, и на их месте вызреют красные, с чуть заметной кислинкой ягодки.
Эвены распрягли оленей. С верховых сняли седла и отогнали их к основному стаду. Где те набросились на молодую сочную траву: ягель, по всей видимости, за зиму опостылел. Сами кочевники, на ходу жуя вяленую оленину, принялись обустраивать стан.
Если животные приближались к стоянке,
