изрезанное морщинами лицо. Окладистая, на всю грудь борода была так густа и бела, что напоминала ком снега.
Рослый, сухопарый дед, по годам явно старше Корнея, вперил взгляд в гостя.
– Пошто пожаловал?
– Да вот с Алдана на Чукотку иду. Узнал, что тут одноверцы проживают, зашел. – Корней снял шапку и поклонился в пояс.
– Коли свой и с добром, заходь… Поясок, вижу, на месте. Не обманул. Как тебя, раб Божий, величать?
– Корней.
– Евсей, – представился дед, оправляя низко подпоясанную косоворотку.
Двор был крыт наглухо. В нем царила идеальная чистота. От стен веяло вековым духом, а от кадушки в сенях исходил пряный запах соленых грибов.
Разглядев подсвеченные колеблющимся язычком серебряной лампадки образа, Корней перекрестился и с интересом обозрел жилище. Большое снаружи, внутри оно оказалось совсем маленьким. Хозяин, заметив его удивление, пояснил:
– Пошто отапливать всю хоромину? Вот и перегородил. Много ли мне одному надобно?
Добрую половину отгороженной горницы занимала беленая печь, вернее, печище, остальное – лежанка, стол, лавка и несколько приставленных друг к другу сундуков. Освещалась она, помимо света из бокового окна, светильником, представляющим собой подвешенную у дальней стенки узкую металлическую емкость, заполненную жиром. Роль фитиля исполнял кусок пеньковой веревки.
Под потолком, на крючьях, висели мешочки с крупами, мукой, сахаром, солью. В Божьем углу, кроме писанного на доске лика Христа, образа святых Николы-Угодника, Архангела Гавриила и Георгия Победоносца. Рядом на полке книги. На стене несколько черно-белых открыток с изображением царской семьи.
– Седай, похарчуемся. Седня веть большой праздник – Святая Троица. Пирог с брусеной да клюквой вместе с хлебами с вчерась напек… Спробуй. Я покуда огонь для печи добуду.
Евсей положил на обитый жестью пол дощечку с обугленным углублением. К нему сбоку шла прорезь. Уперев в лунку длинную круглую палочку, он быстро-быстро закрутил ее ладонями. Через полминуты появился дымок и заалела искра. Дед подложил мох и стал дуть, пока он не загорелся. Запалив смолистую щепу, растопил уже заправленную дровами печь. Все это заняло пару минут. Уж на что Корней бывалый таежник, но и он не смог скрыть восхищения.
– Ловко у вас получается.
– Я навычный.
– С кресалом-то проще и быстрее.
– Согласен. Однакось с него огонь не такой живой. С моего печка жарче горит, и угли опосля дольше тлеют. А хлеб неделями не черствеет.
Когда косматые языки пламени объяли поленья, Корнею почудилось, что они торопливо и горячо рассказывают ему про те времена, когда через здешнее безлюдье шли к окраинным землям бесстрашные служивые и промышленные. И так хорошо стало ему оттого, что он спустя столетия повторяет их путь.
– В каких землях твой Алдан? – полюбопытствовал Евсей.
– Про реку Лена слыхали?
– Слыхал. Большая, говорят.
– Наш Алдан ее самый крупный приток.
– Ты мне вот што растолкуй: Алдан звона где, пожалуй, не одна тыща верст будет. За какой такой надобностью стока сюды рысогонил?
– С детства мечтал на океан глянуть, а как про Русскую Аляску в книгах прочитал, так и на Чукотку потянуло. С нее, говорят, ту Аляску видно.
– И што все по ентой Аляске с ума сходят? Медом она мазана, штоль? Вон и наше поселье, как к колхозам принуждать стали, все туды ушло.
– У вас поселье там, а у меня дочь единственная.
– Как же она с Алдана на Аляску попала?
– Пути Господни неисповедимы. В Маньчжурию с мужем уехала. Оттуда китайцы нашего брата выселять стали. Так до Аляски и добрались.
– А ты на культе-то как? Така даль! Не помыслишь! Случись беда, и помочь некому.
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Экий ты егозистый!
– Это правда. Не могу на одном месте долго быть.
– А я за свой век ни разу родной угол не оставил.
– Село-то, похоже, богатое было. Избы-то, вона какие большие да крепкие.
– То правда. Оно веть одно из самых стародавних. Как вышел указ батюшки-царя отпустить вины тем, хто радение проявит в освоении незнамых восточных рек и новых землиц, богатых мягкой рухлядью, так наши всей общиной сюды и подались. Прежде-то да! Жизня тут кипела… Кажись, совсем недавно, а сколь уж годов минуло! Матушка верно рекла: «В детстве время тягушно идет, ровно в гору подымается, а стоит сороковик перевалить, так года, будто с горы на санках, мчатся».
– Согласен… Евсей, община ушла, а вы, что ж, остались?
– Вишь-ли, матушка ни в какую. Мине, говорит, через день-два помирать. Здесь родилась, здесь и в землю лягу. Парализованная – не бросишь. А сыны собрались. Да така беда случилась, что и не помыслишь… Оба в мыльне в самый раз за день до отплытия на ту Аляску угорели. Напоследок попариться пошли да не доглядели – угли не все стлели, а оне вьюшку закрыли… Ожениться даже не успели… А моя ишо до того утопла. С матушкой ребят ростили. Уж она горевала, так горевала… думал, умом тронется.
