Здесь нам открылась иная картина: тихо доживает свое время забытая красота минувших веков, разбросанная по склонам андских отрогов и окруженная венцом исполинских гор. Буэнос-Айрес так далеко отсюда, что в эти места доходят лишь слабые отзвуки бешеной суматохи на Ла-Плате.
Последние бурные дни своей истории Катамарка пережила в начале прошлого столетия, когда в муках гражданской войны рождалась республика Аргентина. Город этот издревле служил воротами, открывающими путь через Анды на север. С грозных времен конкистадоров в Катамарке утвердилась архитектура древних испанцев, оставившая здесь целый музей редких памятников. На площади и в прилегающих к ней улицах до сих пор сохранилось много церквей и старинных зданий, выдержанных в типично колониальном духе, удачно сочетающем в себе мавританский стиль с элементами ренесанса, барокко и народного искусства индейцев предгорий.
Только географическая карта убеждает, что Катамарка принадлежит к семье аргентинских городов. Но она не может быть родной сестрой тех правильных, как шахматная доска, городов, которые выкроены из пампы по одному шаблону. Иные здесь и люди. В Катамарке они еще чувствуют себя дома, а вся остальная Аргентина стала для них чужбиной. А между тем вся эта земля была их отчим домом задолго до того, как на нее ступила нога первого завоевателя. От европейских переселенцев и их потомков эти люди отличаются и лицом, и цветом кожи, и языком, и одеждой. Местный житель на улицах Катамарки никогда не привлекает к себе любопытных взглядов, но окажись он на авенидах Ла-Платы — и это станет своего рода сенсацией. Смуглые, широкоскулые лица, войлочные шляпы женщин, короткие — до колен — облегающие брюки и шерстяные пончо мужчин — все это как бы геральдические знаки тех земель на севере, которые четыре столетия тому назад входили в состав легендарного государства инков.
Под знаком сахарного тростника
Спросите-ка аргентинца с Ла-Платы, что думает он о провинции Тукуман. В одно мгновение он засыплет вас потоком прилагательных в превосходной степени и остановится лишь тогда, когда почувствует, что дальнейшее восхваление может принизить славу и честь его родного края, провинции Буэнос-Айрес.
Область Тукуман для всей республики символ богатства. Миллион акров рождает там сахарный тростник, которого хватило бы, чтобы «усладить» жизнь всей Аргентины. Из Тукумана в Буэнос-Айрес сплошным потоком движутся товарные поезда и колонны грузовиков, перевозящих на расстояние полутора тысяч километров горы ананасов, мандаринов, бананов и апельсинов. Продрогшим обитателям побережья они привозят аромат, сладость и тепло субтропиков.
Президент Сармьенто, горячий поборник и организатор школьного дела в Аргентине и один из виднейших деятелей этой страны, который был изгнанником при жизни и которому поставили памятники славы после смерти, не раз высказывал то, что приходило в голову простым людям на Ла-Плате. И когда Сармьенто называл Тукуман «садом Аргентины», то он явно говорил от имени всех аргентинцев, кроме тех, кому хоть раз в жизни пришлось окропить своим потом тукуманские плантации.
Щедрая природа субтропиков одарила Тукуман всем необходимым, чтобы он стал райским уголком этой страны. Но пока он остается лишь одной из главных баз аргентинской экономики. Большая часть аргентинцев и до сего дня смотрит на провинцию Тукуман глазами вечного оптимиста Сармьенто и знает ее только по данным статистики, по этикеткам на пачках сахара и по ценам на витринах фруктовых лавок. Тукуман остается для них чем-то непомерно далеким, богатым, постоянно закрытым завесой недосягаемости. Ведь расстояние от этой провинции до столицы в полтора раза больше, чем от Парижа до Праги. Путь от южных районов Аргентины до тукуманского тростника в четыре раза длиннее. А трудные дороги, по которым зачастую совсем невозможно ездить, еще больше увеличивают эти дали.
Катамарку от столицы провинции Тукуман отделяет около 250 километров. Для хорошей машины по хорошей дороге — это три часа езды. Но между Катамаркой и Тукуманом действуют другие расчеты.
С первых же километров на дорогу с трех сторон надвигаются горы, сжимают ее, и кажется, что они ее запрут, загонят в тупик. Вокруг одни только выветрившиеся скалы, а на дне этой долины — песок, песок, песок. Ветер взметает его к небу, колеса машины прокладывают в нем глубокие борозды; ручьи под слоем песка лишились последних капель жизни.
Выбравшись из песчаных наносов, дорога «впадает» в каменистое горное шоссе, которое, петляя, ползет по крутым склонам, пока не погружается в облака. Как слепец, продвигается машина в плотной пелене тумана на высоте 800 метров над песчаной долиной, содрогаясь от ледяного ветра; направление можно определить только по тусклому солнцу.
Наконец мы выползаем из мрачной трубы гор и по пологим склонам съезжаем на равнину. Но какая же опять перемена! Ведь прошло всего лишь несколько часов с того времени, когда мы потеряли из виду тот расположенный в предгорье Вифлеем, который нарекли здесь именем Катамарка. Безнадежную тоску пустыни сменила утренняя пастораль; неприветливость голых скал убивала в нас последние чувства радости, а теперь нас встречает кипучая жизнь, бьющая из всех пор земли. Мы обводим глазами бескрайные долины, не зная, на чем остановить взгляд. Вокруг волнуются поля сахарного тростника, за ними апельсиновые рощи; над головой шумит бамбук; ветер то и дело обдает лицо своим влажным дыханием. Под какую рубрику подогнать этот уголок Аргентины? Пояс крутых гор защищает его от воздушных потоков Антарктиды. Только три градуса географической широты отделяют его от южного тропика.
Географ отнесет этот район к субтропикам.
Сармьенто назвал его «садом Аргентины».
Поднявшаяся было волна радостного изумления начала спадать по мере нашего приближения к сердцу провинции Тукуман. Буйная растительность мало-помалу скрывается под слоем белой пыли. Грязными пятнами камуфляжа ложится пыль на капоты машин и на раскаленные котлы паровозов, на упряжь ослов и на лица людей. Через минуту и мы с головы до пят покрываемся слоем пыли. Белые удушливые облака висят над головами людей, которые с мачете в руках трудятся на плантациях, убирая и складывая тростник в кучи. По дороге в тучах пыли устало плетутся взмокшие возчики — такие же флегматичные, как и их ослы или волы, запряженные шестерками в двуколки с чудовищным грузом тростника. Люди на дорогах пробуждаются от своей летаргии лишь для того, чтобы послать самые страшные проклятия вслед грузовикам, взметнувшим пыль прямо им в лицо.
