В конце пути, однако, нам дает чувствовать себя усталость и нечто вроде тоски от этой бесконечной ходьбы по высокой траве, по этим узким тропинкам дикарей, среди этого опустошения, тайны и безмолвия. При том, встречаемые нами на каждом шагу лежащие статуи совершенно схожи во всем с уже известными нам, только немного побольше, но той же формы и с такими же лицами. Мы объяснили нашему вожаку, что шли посмотреть другие статуи и требуем от него этих других, отличных от известных уже нам.
— Сейчас, там, на склоне Ранорараку, — отвечает он нам; — их там находят.
Наконец, тропинки поворачивают от берега и направляются по центру суши, направо, к вулкану. И только спустя полтора часа после нашей стоянки в Ваиху, мы стали, наконец, различать на склоне горы большие стоящие фигуры, бросавшие по траве уродливые тени. Они стоят в беспорядке и смотрят в нашу сторону, как будто для того, чтобы видеть, кто идет, хотя мы подметили уже несколько длинных профилей с острыми носами, обращенных в другую сторону. Наконец-то мы достигаем цели своего путешествия; наши ожидания нас не обманули и, приближаясь к статуям, мы невольно начинаем говорить тише. И на самом деле они нисколько не похожи на тех, легионы которых мы встречали на своем пути. Хотя происхождение их относится к более отдаленному времени, однако они — дело рук менее наивного производителя; им сумели уже придать некоторое выражение; они могут внушать зрителю страх. Кроме того, у них нет туловища; это — одни только колоссальные головы; они вышли из земли и вытянули свои длинные шеи, точно для того, чтобы вечно смотреть на неподвижную и пустынную даль. С носами, немного приподнятыми, тонкими губами, сжатыми и искривленными в презрительную или насмешливую улыбку, тип какой расы они представляют? Глаз нет; вместо них во лбу глубокие впадины под широкими и благородными бровями, — так и кажется, что эти глаза смотрят и думают; с той и другой стороны свешиваются выпуклости, напоминающие собой чепец сфинкса или отогнутые плоские уши. Величина статуй колеблется от 5-ти до 8-ми метров. На некоторых из них видны ожерелья, образованные из кремневой инкрустации или просто татуировки. Эти последние, вероятно, сделаны уже не маори. По преданию, сохранявшемуся в памяти стариков, они находились здесь еще до прибытия сюда их предков; когда, тысячу лет тому назад, полинезийские переселенцы подплыли в своих пирогах к острову, то нашли его давно пустующим и охраняемым только этими страшными головами. Какая раса, не оставившая других памятников в истории человечества, жила здесь некогда, и каким образом произошло ее исчезновение?.. И откроет ли кто-нибудь и когда-нибудь лета этих богов?..
Статуи Рано-Рараку.
Другие большие статуи на том же склоне.
Сплошь обросшие лишаями, они, по-видимому, просуществовали уже несколько веков; из них многие упали и разбились, другие, вследствие подъема почвы, ушли в нее по самые ноздри и, кажется, как будто задыхаются. В эту минуту полуденное солнце ярко освещает их, усиливает тень в орбитах под рельефным лбом и еще более увеличивает их жесткое выражение; наклонная же поверхность земли удлиняет их тени на кладбищенской траве. По небу несутся последние тучи и по временам открывают его яркую и дивную синеву. Ветер успокоился, и все вокруг старых идолов погружается в спокойствие и безмолвие; утих пассат и не нарушает надгробной тишины этого места, не колеблет однообразного савана его растительности, на котором нет ничего живого, ни зверя, ни птицы, ни змеи, — ничего, кроме белых и желтых бабочек, да потихоньку жужжащих мух… Мы остановились на половине горы, среди загадочных улыбок огромных каменных лиц; над нашими головами высятся закраины потухшего вулкана; под ногами стелется пустынная долина, покрытая статуями и развалинами, а на горизонте — безграничное море, никогда не нарушаемое бегом кораблей. Пока мои спутники отдыхают в траве, мне нужно скорее набросать в своем альбоме эти угрюмые фигуры, эти группы, освещенные солнцем. Я лихорадочно тороплюсь уловить все виды, несмотря на усталость и крайнюю сонливость, против которой борюсь, как могу, — тороплюсь запечатлеть те своеобразные и странные впечатления, которые произвела на меня эта местность. Едва я успел кончить, как начались сборы в обратный путь, потому что командир и все мы беспокоились за предстоявшую нам дорогу: она была и продолжительна, и проходила через центральные пустыни; нам нужно было совершить ее до ночи; мы расставались с уверенностью никогда в жизни не возвращаться к богам, никогда не заглядывать в центр их господства. Около двух часов, при блеске солнца, светившего прямо в глаза, мы пустились в обратный путь, направившись один за другим по узеньким тропинкам, существование которых необъяснимо, — все по той же высокой, по колено или по пояс, траве. Несмотря на дождь, прошедший утром, не только трава, но даже и земля сухи. Каким образом может так скоро высыхать трава и покрываться пылью земля, когда кругом безграничное море? И когда поразмыслишь, странным покажется стойкость этого острова и его покойный вид среди Великого океана! — странным покажется, что последний, омывая его плоские, песчаные, покрытые кораллами берега, никогда не переходит условленной черты!.. Ведь достаточно было бы легкого подъема этой ужасающей, жидкой массы, чтобы потопить ничтожный островок, в продолжение стольких лет греющий на солнце свое население из идолов… Мне начинает казаться, чему помогает и утомление, что души древних людей, по мере моего созерцания окружающего горизонта моря, проникают в мою душу; я начинаю понимать и разделять их томление и ужас пред необъятностью окружающих вод, и мне вдруг становится понятной их мысль воздвигнуть на берегу эти гигантские фигуры духа Песков и Горного духа, чтобы посредством их пристального взора держать в почтительном отдалении весь ужас и все живое могущество окрестной синевы…
В сумерки мы очутились в населенной местности, против своего фрегата. Рулевые увидали нас в зрительные трубы, и от фрегата отчалила за нами шлюпка. В последний раз я и пятеро моих друзей-дикарей присели на берегу и ожидали вместе шлюпки, на которой я должен был уехать отсюда навсегда. Их очень поразил мой отъезд, и теперь под сводом покрытого тучами неба они рассказывали мне много интересного. Что касается до меня, то сердце мое, при прощании с ними, сжималось от боли, так как мы прощаемся навсегда, и между нами ложится вечность; снятие с якоря назначено на завтра, в 6 часов утра, и, наверно, я уже больше не вернусь сюда никогда.
X
Сегодня вечером на фрегате я получил от командира неведомую для меня одну из иероглифических таблиц Рапа-Нуи, одно из «говорящих дерев», как называют их маори; она имеет четырехугольную форму с закругленными углами; отполирована каким-то первобытным способом, несомненно, — трением кремня; дерево, вывезенное неизвестно откуда, — крайне ветхо и сухо. О! заинтриговывающая и таинственная маленькая дощечка, — секрет твой навсегда останется неизвестным! Ровными рядами стоят нацарапанные знаки; подобно египетским иероглифам, они изображают людей, животных, всевозможные предметы; видны — сидящие и стоящие фигуры, рыбы, черепахи и копья. Эти знаки увековечили священный язык, непонятный для других людей, — язык, на котором объяснялись важные предводители (вожди, начальники, короли) во время своих совещаний и собраний в кратерах. Эти знаки имеют тайный смысл, обозначают предметы важные и секретные, доступные пониманию только посвященных в тайну помышлений королей или священников.[9]
