— Верно! — воскликнул американец. — Я тем более хорошо вас помню, что однажды вам вздумалось захватить и меня, как какого-нибудь жулика, и я очень мило вышиб вам зуб.
— Нет худа без добра, — философски ответил мастер Виль, — ибо благодаря этой неприятности нельзя больше говорить, что я кого-нибудь обманываю насчет моего служебного положения!
— Ничего себе положение! — буркнул янки.
— Я не поменяюсь с этими двумя французами.
— Гм!.. Да и я не поменяюсь. От них чертовски пахнет веревкой.
— Но вы все-таки не думаете совершить подобную несправедливость! — снова воскликнул Александр. — Во всякое другое время мы бы пошли на смерть без сожаления, но сегодня нам надо жить!
— Да! — зарычал Альбер. — Жить! Еще несколько дней, хотя бы несколько часов.
— Позвольте мне, джентльмены, обратиться к вашей совести, — сказал Александр. — Мой друг очень тяжело пострадал. У него похитили жену, и она молит его о помощи. Дайте нам отсрочку. Несколько дней. А потом, когда мы отметим за нее и несчастная молодая женщина получит свободу, мы сами придем к вам и отдадим себя в ваши руки. Быть может, мы будем располагать какими-нибудь доказательствами нашей невиновности. Даю вам слово француза и дворянина.
Несколько человек были тронуты, послышались возгласы: «Браво!» Но подавляющее большинство разразилось грубым хохотом: люди не поняли, сколько величия и самоотверженности было в предложении Александра Шони. Кроме того, вообще взяла верх обычная жестокая грубость этих людей: им хотелось видеть повешение. Им было вполне безразлично, кого повесят: полицейского или французов. Но раз уж полицейскому удалось выдернуть голову из петли, то доставить публике развлечение должны французы.
Председатель был убежден в невиновности Альбера и Александра, но ясно видел, что их дело плохо. Однако он попытался добиться для них отсрочки, хотя бы самой непродолжительной: в душе Инженер надеялся, что произойдет какое-нибудь неожиданное событие, которое переменит обстановку.
— Джентльмены, — сказал он, когда ему удалось водворить тишину, — позвольте мне сказать кое-что. Я хочу кратко подвести итоги. По-моему, дело нуждается в дополнительном расследовании. Вы не можете составить себе полное и твердое убеждение…
— Можем! Можем! Французы виновны! Пусть их повесят! Сейчас же!
— Завтра!
Неизвестно, что будет завтра!
— Сию минуту!
— Веревка! У вас есть веревка?
Да, да, веревка!
Кто полезет на баньян? Вот готовая виселица!..
Я! Я полезу!
— Нет, я!
Несколько человек бросились к дереву, расталкивая председателя и присяжных.
Американец подставил спину, и один из его приятелей смог взобраться на дерево.
А другие тем временем схватили Альбера и Александра. Те отбивались со всей силой отчаяния и каждый раз отшвыривали по нескольку человек, которые яростно орали и вопили. Но линчевателей было много, а французов всего двое.
— Давайте веревку! — кричал молодец, взобравшийся на дерево. Он очень добивался чести приготовить виселицу.
— Держи! — кричали ему снизу.
Тот уже протянул руку, чтобы поймать веревку, когда все увидели, что он внезапно схватился за горло. Он кричал и делал усилия, чтобы удержаться, но завертелся и тяжело грохнулся на землю.
Крик ужаса вырвался у его товарищей, когда они увидели, что змея сине-стального цвета обвивает его своими кольцами, как металлическим тросом, и впивается в него всей своей отвратительной широко раскрытой пастью.
И в ту же минуту из листвы огромного дерева послышалось шипение разъяренных пикаколу.
Нашествие змей. — Паника. — Крокодилы на охоте. — Опять вместе. — Ужас мастера Виля. — Жозеф говорит, что он «учится на крокодила». — Обычай бакуэнов. — Таланты Зуги. — На реке. — Жозеф угнал у Смита пирогу — теперь они поквитались.
Когда из листвы баньяна послышалось шипение грозного южноафриканского пресмыкающегося, люди, бросившиеся на помощь незадачливому палачу-любителю, благоразумно отступили назад. Все знали, что укус пикаколу равносилен смертному приговору. Ни у кого не было мужества хотя бы близко подойти к змее, которая впилась умирающему в горло и жадно насыщалась его кровью.
А тут послышалось новое шипение. Видимо, в густой листве баньяна копошилось целое племя змей. Среди линчевателей уже никто больше не вызывался полезть на дерево, чтобы приготовить виселицу. Падение палача-любителя, с живым галстуком на шее имело то последствие, что председатель, мастер Вяль и французы оказались изолированными, потому что в минуту вполне понятной растерянности они все четверо прислонились к дереву.
Бешеным крикам, которые только что наполняли поляну, внезапно пришла на смену мертвая тишина. Все боялись, что выползут новые гады, и стали отступать все дальше и дальше, образуя полукруг, который медленно расширялся позади факелов. Пламя этих несложных светильников действительно могло привлечь змей, которые по ветвям и корням баньяна могли переползти на землю.
Внезапно со стороны реки раздался выстрел. Он прокатился громом над водой, которая тихо плескалась в нескольких шагах, и был как бы неким сигналом для всех злых духов, потревоженных вторжением человека. Шипение все усиливалось, и вскоре показался авангард: медленно извиваясь и шурша чешуей, змеи скользили по лианам и спускались с дерева вниз. Они лениво и медлительно свертывали и распускали свои кольца; им, видимо, доставляло наслаждение поворачивать направо и налево свои изящные головы и капризно изгибать шеи, отчего их голубая кожа отливала самыми неожиданными красками.
Они не спеша тянулись одна за другой, смотрели холодными и неподвижными глазами на факелы, со странной быстротой двигали своими раздвоенными язычками и время от времени останавливались, сворачивались в клубок и снова растягивались во всю длину. Шум под деревом, которое они облюбовали, сначала испугал их, но, завороженные огнем факелов, они постепенно становились смелей.
Несколько штук уже достигли земли. Высоко подняв головы, они ползли по направлению к факелам, не переставая шипеть, точно скликали всю родню.
Публика судебного заседания продолжала отступать перед этим грозным нашествием; люди уже как будто забыли, зачем пришли. Многие даже высказывались за то, чтобы всем убраться и закончить драматически прерванное судебное заседание в другой раз. Однако новое событие ускорило это отступление и превратило его в беспорядочное бегство: со стороны реки, позади линчевателей, внезапно послышались жалобные крики, похожие на плач новорожденного. Вода плескалась, как во время прибоя или как будто к берегу пристала целая флотилия пирог.
