Братья, вот что еще я хочу сказать. Я хочу послушать, что скажут другие, а сам пока не скажу все, что знаю. Но об одном скажу, потому что должен сказать. Я тут говорил, что надобно снять скальпы со всех бледнолицых, которые сейчас находятся около нас. Я полагал, что их будет больше, но остальные не пришли. Может, испугались. Бледнолицых всего лишь шестеро. Шесть скальпов — это немного. Мне жаль, что их так мало. Но мы вольны пойти туда, где их будет больше. Один из этой шестерки — колдун. Я и не знаю, что подумать. Может, и хорошо взять его скальп. А может — плохо. Колдуны обладают великой силой. Вы сами видели, на что способен этот бортник. Он умеет разговаривать с пчелами. А эти маленькие насекомые забираются в самые потаенные места и видят там то, чего не видят индеи. Такими их сотворил Великий Дух. Вот мы получим обратно всю нашу землю, а вместе с нею и пчел, соберем Совет и решим тогда, что с ними делать. А пока мы больше ничего о них не знаем, я не хочу трогать скальп этого бортника. А то как бы не случилось большого зла. Я знал одного колдуна бледнолицых, с которого сняли скальп, и оспа убила половину войска, которое взяло его в плен и оскальпировало. Не стоит затеваться с колдунами. Тому всего несколько дней, как я очень желал скальп этого молодого человека. А сейчас не желаю. Потому что опасаюсь, как бы это не было опасно. Мое желание — отпустить его, пусть уходит, вместе со своей скво. А с остальных мы снимем скальпы.
Хитрый Питер намеренно упомянул о Марджери только в самом конце своего выступления, хотя беспокойство за девушку не покидало его ни на минуту. Его заступничество за бортника мало кого удивило — такое сильное впечатление произвел Бурдон сегодня утром на вождей. Суеверные дикари Америки, как правило, живут в великом страхе перед колдовством. Им казалось крайне опасным замышлять смерть человека, повелевающего даже жужжащими вокруг них пчелами. А вдруг они сейчас доносят ему обо всем, что происходит на Совете! И несколько сидевших в кругу бывалых воинов самой свирепой внешности, лишенные, судя по их виду, малейших признаков человечности, с неудовольствием подумали, что уж колдун-то наверное знает, кто ему друг, а кто — враг.
Когда Питер закончил свою речь и сел на место, только один из присутствующих вождей был полон решимости выступить против его плана избавить Бодена и Марджери от страшной участи. Другие колебались, не зная, что и подумать о столь неожиданном и странном предложении, хотя нельзя сказать, что они были горячими сторонниками первоначального замысла поголовного уничтожения всех белых. Этим исключением был Унгкве. Как уже говорилось выше, этот человек, ставший вождем не столько благодаря своим заслугам, сколько из-за снисходительности окружающих, не мог простить Питеру его авторитета и был склонен выступать против него, хотя и соблюдая при этом, в соответствии с законами дипломатии, величайшую осторожность. Сейчас, однако, ему предоставилась редкостная возможность нанести Питеру удар, и он решил не пренебрегать ею. Но коварный индеец, привыкший сдерживать свои желания и порывы, не поддался первоначальному импульсу, побуждавшему его немедленно вскочить и дать ответ Питеру, а продолжал спокойно сидеть, выжидая, когда придет его час.
Хотя индеец благодаря традиционной выдержке прекрасно владеет собой, он тем не менее всего лишь человек со всеми присущими ему слабостями. Убедительным доказательством этой истины служит Дубовый Сук. Только что преуспев неожиданно для себя в искусстве красноречия, он не мог упустить случай еще раз блеснуть своими способностями. Поэтому следом за Питером поднялся он.
— Братья мои, — начал Дубовый Сук, — меня назвали по имени дерева. Вы все знаете, какого именно. Это дерево не годится для лука и стрел; оно не пригодно и для каноэ; костер из него получается не лучший, хотя оно горит и дает при этом тепло. У него мало применений. Есть его нельзя. Сока, как у клена, годного для питья индеям, в нем нет. Метлы из него плохие. Но у него, как у всех деревьев, есть ветки, и ветки эти твердые. Твердые ветки — хорошие ветки. Сучья дуба не гнутся, как сучья ивы, ясеня или пекана.
Братья, я Дубовый Сук. И я не хочу гнуться. Если я что решил, то пусть так оно и остается. А решение мое в том, что нужно снять скальпы со всех бледнолицых, которые сейчас на прогалинах. И менять его я не собираюсь. Дуб ломается, но не сгибается. Дуб тверд.
И Дубовый Сук уселся, вполне довольный тем, что он дважды за один день отличился красноречием. Правда, на сей раз его краткое, но очень поучительное сообщение о позиции, занимаемой им в обсуждаемом вопросе, было встречено с меньшим воодушевлением, хотя и с уважением. Некоторые вожди сочли аналогию между именем человека и принятым им решением если не совсем логичной, то, во всяком случае, вполне допустимой. А что человек должен поступать в соответствии со своим именем, казалось им более чем справедливым. Если имя его напоминает о твердости, значит, и ему подобает быть твердым. В этом они ненамного отличаются от людей цивилизованных, которые слишком часто склонны действовать вопреки своим убеждениям, лишь бы не выходить, как говорится, «из образа», присущего, по их мнению, им.
Неожиданная поддержка со стороны Дубового Сука не только удивила, но и обрадовала Унгкве. Он достаточно хорошо знал человеческую натуру, чтобы понять — подоплекой непредвиденной оппозиции Дубового Сука служило нахлынувшее на того честолюбивое желание противоречить великому таинственному вождю Питеру; и Унгкве это как раз пришлось по душе.
Оппозиции, исходящей из разума, всегда можно противопоставить разумные же доводы, если таковые существуют; иное дело противостояние, порождаемое каким-либо чувством — оно, как правило, отличается большим постоянством. Все это отлично понимал и умел использовать вождь невзрачного вида по имени Хорек. Он счел момент подходящим и решил «ковать железо, пока оно горячо». После приличествующей обычаям паузы хитрый индеец поднялся и с благоговением оглядел присутствующих, словно сомневаясь, смеет ли он высказывать свои мысли в присутствии столь многих мудрых вождей. Показав таким образом, сколь ничтожным он считает себя перед лицом почтенного собрания, он начал говорить.
— Меня зовут Хорек, — сообщил он скромно. — Мое имя не повторяет названия самого могущественного из лесных великанов, как имя моего брата; хорек — разновидность крысыnote 149, животного, живущего своим умом. Меня назвали правильно. Мое племя не ошиблось, дав мне это имя. Но не у всех индеев есть свои имена. У моего великого брата, который однажды сказал нам, что надобно снимать скальпы со всех белых, а теперь говорит, что скальпы снимать надо, но не со всех белых, у него имени нет. Бледнолицые зовут его Питером. Это хорошее имя. Но это имя бледнолицых. Мне бы хотелось узнать настоящее имя моего брата. Нам неведомо, к какому народу он принадлежит, к какому племени. Одни говорят, что он оттава, другие — что айова, а иные даже полагают, что он сиу. Я слышал, что он из Делавэраnote 150, из Страны восходящего солнца. Есть и такие среди индеев, которые думают и говорят, что он чироки! Но у этих людей вместо языка змеиное жало. Я этому не верю. Это ложь. Так говорят лишь для того, чтобы навредить моему брату. Так говорят плохие индеи. Но нам безразлично, что говорят они. Пусть говорят.
