— В таком случае я был бы, по-моему, освобожден от своего слова. Но ничего подобного, к счастью, не случилось.
— К моей огромной радости! Вы мне все расскажете, да! Некоторое время назад я слышал по ту сторону скал выстрелы; потом все опять стихло. Это было жутко. Сражение с врагом, который располагал несколькими сотнями воинов, должно было, пожалуй, длиться все-таки немного дольше!
— Нет, если к нему хорошо подготовиться, — а здесь так и было, — то нет. Пока что у нас перемирие.
— Надолго?
— Еще на четыре часа. Впрочем, я могу сообщить вам несколько чрезвычайно радостных известий.
— Каких, каких? Говорите же!
— Давайте сначала сядем! Как устоять, если под ногами расстелен такой чудесный мягкий ковер из травы!
— Да, усядемся! Но теперь рассказывайте! Что за сюрпризы, о которых вы говорите?
Когда мы сели, я ответил:
— Сначала о двух, хотя их несколько. Вам нанесет визит некий господин, которого вы надеялись разыскать.
— Неужели Мерфи, адвокат из Нового Орлеана?
— Он самый.
— Чего он хочет от меня?
— Это он сам вам скажет. Впрочем, его поездка была совершенно бесполезна. Но будет у вас и еще один визитер.
— Вместе с этим Мерфи?
— Да.
— Кто же?
— Ваша сестра.
— Вот так чудеса! Они оба здесь! Для этого надобно мужество!
— Мужество? Скажем лучше — легкомыслие или, выражаясь мягче, полное неведение о тех тяготах и бедах, которые им придется здесь пережить. Я предупреждал о них вашу сестру тогда, в Альбукерке, когда она, как вы помните, высказала намерение сопровождать нас.
— Вы правы, правы! Но раз уж она здесь, не хочется ее упрекать. Как же она встретилась с адвокатом и разыскала нас?
Я рассказал ему то, что он хотел знать. Он обнял меня.
— Сдерживайтесь, мой друг! — охладил я его. — Если вы сейчас израсходуете весь свой восторг, у вас не хватит радости на другой сюрприз, ожидающий вас.
— Вовсе нет! Что бы там ни было, разве это сможет обрадовать меня так же, как известие, что освободили мою сестру из рук могольонов?
— Ого! Не нужно слишком много клясться! Второй сюрприз потрясет вас гораздо сильнее, чем первый.
— В самом деле? Тогда выкладывайте!
— Выкладывайте? Вы полагаете, что я эту вещицу ношу в кармане?
— Нет. Это я так, к слову.
— Но сюрприз действительно лежит у меня в кармане.
— Тогда, пожалуйста, покажите его!
— Вот! — произнес я, доставая портмоне Джона Мелтона.
— Бумажник? — разочарованно протянул он.
Он взял его в руки и осмотрел со всех сторон.
— Откройте же, — настаивал я.
Я наслаждался, наблюдая за менявшимся выражением его лица. Его глаза расширились, стоило ему прочесть надпись на первом кожаном конверте и затем, вскрыв его, взглянуть на ценные бумаги. Он вскрывал один конверт за другим; его глаза становились все больше и больше; он подпрыгнул и остановился передо мной; его руки дрожали, а губы подергивались, но говорить он не мог. Мне стало чуть ли не страшно за него, ведь радость иногда может и повредить человеку, даже убить его; в этот момент он внезапно бросил бумажник в траву, сам повалился наземь, уткнул в ладони лицо и громко зарыдал, пожалуй, даже чересчур громко, и долго.
Я не стал ничего говорить, а сложил выпавшие конверты в отделения бумажника, закрыл его и положил рядом с Францем. Потом я подождал, пока его плач не перешел в постепенно стихающее всхлипывание, затем прекратился. Он еще несколько минут пролежал в молчании, потом встал, вновь взял бумажник в руки и спросил, все еще со слезами на глазах:
— Это… это… это бумажник Джонатана Мелтона?
— Да, — ответил я и коротко рассказал обо всем, что случилось.
— И это действительно имущество старого Хантера? — спросил он.
— Я могу поклясться, что это так.
— И принадлежит мне, или, скорее, моей семье?
— Конечно!
— Значит, я могу спрятать его в карман?
— Нет, потому что мне хотелось бы передать его вам на глазах у тех, кого это взбесит.
— Хорошо, вы правы. Вот вам бумажник. Извините. Мой вопрос о том, что могу ли я спрятать его в карман, наверное, задел ваше самолюбие.
— Ни в малейшей степени. Я оставлю его у себя всего лишь на короткое время, потом вы снова получите его. Что вы с ним сделаете впоследствии, мне не безразлично, но я…
— Почему не безразлично? — прервал он меня. — Говорите же! Будьте откровенны!
— С удовольствием! Вы знаете, чего мне стоило заполучить наконец эти деньги, или, скорее, вы еще не знаете, по крайней мере знаете еще не все. Теперь они у нас. Но мы находимся на Диком Западе, а вы неопытны. Вы полагаете, что ваш карман — самое подходящее, самое безопасное место для этих миллионов?
Тут он вскрикнул:
— Нет, нет! Не надо мне денег, пока не надо! Оставьте их у себя! У вас они сохранятся лучше, чем у меня, гораздо лучше. Я бы, наверное, вообще не довез их до дома.
— Ваша сестра тоже должна распоряжаться ими. Следовательно, мы спросим ее, что она намерена с ними делать, как только она окажется здесь. А теперь я хочу вам еще раз, в подробностях, рассказать то, на что лишь намекал, а именно о том, что случилось с того мгновения, когда мы ускакали с вождем нихоров.
Внезапно заполучить в руки несколько миллионов — это не каждому дано выдержать, и для его нервов мой рассказ сыграл роль успокаивающего средства.
Я описывал события как можно обстоятельнее, и, к моему удовлетворению, он с неподдельным интересом вслушивался даже в мельчайшие подробности. Я умолк, лишь доведя свой рассказ до минуты, переживаемой нами. Тут он глубоко-глубоко вздохнул и произнес:
— Вы пронесли бумажник сквозь такие передряги, с таким риском для жизни! Вы должны разделить его содержимое со мной!
— Ого! Смелое заявление. Разве вы единственный наследник?
— Увы, нет! Но я все-таки сделаю так, как захотел! По крайней мере вы получите столько же, сколько и любой другой наследник!
— Не надо, поймите, это меня унижает. Если вам хочется сделать что-либо хорошее для людей, подумайте о своей бедной родной деревушке и ее обитателях, для которых тысяча марок — целое состояние! Теперь я хочу еще раз взглянуть на старого Мелтона. Как он вел себя с тех пор, как оказался у нихоров?
— Он ни разу ни с кем не заговорил.
— Даже с вами?
— Нет, хоть я всегда находился подле него. Но во сне он стонет, кряхтит и бормочет что-то себе под нос, словно его мучают сильные боли. Это ведь говорит нечистая совесть?
— Нет, лишь ярость из-за утраты денег. Он о них не обмолвится, не доставит вам такого удовольствия, но по ночам грезит о них. Ему можно только пожелать подобных огорчений, что обнаруживаются лишь в снах, а наяву, словно тигр, неизменно гложут и сосут его. Он-то заслужил совсем иную кару и скоро получит и ее.
