Мы вошли в дом. Во всем – в обстановке, охотничьих трофеях, конской сбруе – чувствовалось испанское влияние. Мы увидели даже гитару и книги. Эти признаки цивилизации под индейской крышей поразили нас с сестрой.
– Как я рад, что вы приехали! – воскликнул юноша, как бы вспомнив что-то. – Ваши мокасины уже готовы... Где они, мама?.. А где Маюми?
Он как бы облек мои мысли в слова, отразившие эти мысли, как эхо.
– Кто это Маюми? – шепотом спросила меня Виргиния.
– Девушка-индианка. Кажется, это, его сестра.
А вот и она сама!
Крохотная ножка в вышитом мокасине, стройный стан необычайной гибкости, бронзовое лицо с прозрачной кожей, румяные щеки, алые губы, черные глаза, оттененные длинными, загнутыми вверх ресницами, густые брови и прекрасные черные волосы...
Представьте себе девушку, одетую со всем изяществом и изысканностью, на которые способна индейская изобретательность, представьте себе ее походку, соперничающую с неуловимой грацией арабской лошадки, – и вы только в отдаленной степени получите представление о Маюми.
Бедное мое сердце! Это была она – моя лесная нимфа!
* * * *
Мне не хотелось уходить из этого гостеприимного дома, но сестре было как будто не по себе. Ее словно преследовало воспоминание о злополучном происшествии.
Мы пробыли в гостях около часа. За это короткое время я превратился в мужчину. Когда я взмахнул веслами на обратном пути, я почувствовал, что мое сердце осталось там, позади...
Мне очень хотелось еще раз побывать у индейцев, и я не замедлил удовлетворить свое желание. Вообще я жил как хотел, пользуясь неограниченной свободой. Ни отец, ни мать не вмешивались в мои дела, и никто не интересовался моими длительными отлучками. Все считали, что я отправляюсь на охоту. Подтверждением этому служили винтовка и собаки, всегда сопровождавшие меня, и дичь, которую я приносил домой.
Мои охотничьи походы всегда увлекали меня только в одном направлении – легко догадаться, в каком! Я переправлялся через большую реку, снова и снова киль моей лодки резал воды маленькой речки – ее притока. Скоро я знал каждое дерево на их берегах.
Наше знакомство с молодым Пауэллом постепенно перешло в тесную дружбу. Мы встречались почти каждый день на озере или в лесу, вместе охотились и подстрелили немало оленей и диких индеек. Мой друг был уже опытным охотником, и я узнал от него много лесных тайн. Впрочем, охота теперь не так уж привлекала меня.
Я предпочитал тот час, когда она кончалась. На обратном пути я заходил к индейцам и выпивал у них из резной тыквы несколько глотков подслащенного медом «конте». Этот напиток казался мне еще слаще от улыбки той, которая мне его подносила, – от улыбки Маюми!
Несколько недель – как быстро они промелькнули! – я провел будто во сне. Никакая радость в дальнейшей жизни не могла сравниться с этим блаженным временем. Слава и власть дают лишь удовлетворение, одна любовь дарует блаженство – самое чистое и сладостное в ее первом расцвете.
Виргиния часто сопровождала меня в этих прогулках по диким лесам. Она полюбила леса и говорила мне, что с наслаждением блуждает в зеленых чащах. Иногда я предпочел бы пойти один, но не хватало духу ей отказать. Она привязалась к Маюми, и в этом не было ничего удивительного.
Маюми тоже полюбила сестру, хотя между девушками не было ни малейшего сходства ни по характеру, ни по наружности. Виргиния была блондинка с золотистыми волосами, Маюми -смуглянка с черными косами. Сестра была робка, как голубка; индианка – смела, как сокол. Впрочем, такой контраст, быть может, еще больше укреплял их дружбу. Это часто встречается в жизни.
В моем отношении к обеим девушкам не было никакой логической последовательности: я любил сестру за ее мягкость и нежность, а Маюми, наоборот, привлекала меня своей дерзкой отвагой. Конечно, эти чувства были совершенно различны, как не похожи были и те, кто их вызывал.
Пока мы с Пауэллом охотились, наши сестры оставались дома или гуляли в поле, в роще или в саду. Они играли, пели и читали. Маюми, несмотря на свою одежду, вовсе не была дикаркой. У нее были книги и гитара (вернее, нечто вроде мандолины), оставшаяся после ухода испанцев. Маюми умела читать и играла на гитаре. По своему умственному развитию она была достойной подругой даже для дочери гордого Рэндольфа. Молодой Пауэлл получил такое же, как и я, если даже не лучшее, образование. Их отец не пренебрегал своим родительским долгом.
Ни мне, ни Виргинии и в голову не приходила мысль о каком-нибудь неравенстве. Мы жаждали, мы стремились к дружбе с молодыми индейцами. Мы оба были слишком юны, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление о кастовых предрассудках, и следовали только побуждениям своей неиспорченной натуры. Мы и не думали о том, что делаем что-то непозволительное.
Девушки часто ходили с нами в лес, и мы, охотники, не возражали. Не всегда мы гонялись за быстрыми оленями, часто мы охотились на белок и других мелких зверьков. И тогда наши сестры, конечно, могли сопровождать нас. Что касается Маюми, то она была прирожденной охотницей и смелой наездницей. Она любила мчаться на коне сломя голову. Зато моя сестра только еще робко начинала учиться верховой езде.
Увлекшись охотой на белок, я стал часто оставлять собак дома и редко приносил домой дичь. В своих походах мы не ограничивались только лесом: часто и водяная птица на озере -ибисы, цапли и белые журавли становились жертвами нашего охотничьего пыла.
На озере был чудесный островок – не тот, который стал ареной недавней трагедии, а другой, подальше, недалеко от устья реки. Он был довольно большой, холмистый посередине и весь порос вечнозелеными деревьями – дубами, магнолиями, звездчатым анисом и дикими апельсиновыми деревьями. Все это были уроженцы Флориды. Там можно было встретить кусты желтодревника с яркими желтыми цветами, ароматный ярко-красный дерен и много других благоухающих растений.
Величественные пальмы высоко поднимались над всеми деревьями, и их широкие зонтикообразные кроны как бы создавали второй ярус густой зелени.
Однако, как тесно ни росли деревья, здесь не было непроходимой чащи. Правда, кое-где ползучие лианы и чужеядные растения – эпифиты, или паразиты, – преграждали путь, а между ними вились огромные изглоданные лозы дикого винограда, переплетались кусты хинина и сарсапариллы, цвели бегонии, бромелии и пахучие орхидеи. Но самые большие деревья стояли поодиночке, а между ними расстилались красивые лужайки, усыпанные цветами и покрытые травой.
