— Проверь, что там внутри! — поручил Манаури Арнаку.
Укрывшись в чаще кустарника, мы ждали возвращения юноши.
— Ты не помнишь, кто жил в этой хижине? — спросил я у вождя.
— Помню. Мабукули, мой друг.
— Когда испанцы напали на вас, он не попал в плен?
— Нет. Во время нападения его здесь не было, как и многих других.
— Значит, после нападения он мог возвратиться и продолжать здесь жить?
— Мог.
Арнак вернулся и сообщил, что ничего подозрительного в хижине не обнаружил; некоторые мелкие предметы обихода, например сосуды из тыкв для воды, валялись еще на земле, а сама хижина производила впечатление оставленной хозяевами добровольно.
— Никаких следов борьбы или насилия ты не заметил? — допытывался вождь.
— Нет.
Вокруг нас царила мертвая тишина; все указывало на то, что деревня пуста. Пораженных этим индейцев охватило глубокое уныние, передавшееся, естественно, и мне. Зловещая тайна окутывала вымершее индейское селение. Когда всей группой мы приблизились к покинутой хижине, я посоветовал спутникам без крайней нужды в нее не входить: изгнать жителей из их обиталищ могла какая-нибудь заразная болезнь.
Продвигаясь дальше, мы миновали пепелище другой хижины. Но тут один из индейцев припомнил, что она сгорела еще во время нападения испанцев, захвативших его в рабство. Следовательно, пожар уничтожил ее давно, тогда как жители оставили селение значительно позже — год или два тому назад, — о чем свидетельствовали многие приметы, обнаруженные нами возле других хижин.
Эта невыразимо тягостная картина покинутых и заброшенных жилищ сопровождала нас на всем пути к противоположному концу деревни. Хижины и шалаши стояли не друг подле друга, а были разбросаны на довольно значительном расстоянии. Наконец путь нам преградила широкая, но мелководная река, впадавшая в лагуну. На берегу ее мы присели на землю под сенью развесистого дерева и стали совещаться.
— Одно ясно, — проговорил я полушепотом, — ни нападения, ни кровопролития здесь не было.
Все с этим согласились.
— Нигде никаких следов борьбы, хотя бы сломанное копье или стрела — ничего, — добавил Манаури.
— Куда же они могли уйти? — задумчиво проговорил Арнак.
— Думаю, куда-то в глубь материка, подальше от побережья, — высказал я предположение. — У моря им, видимо, постоянно угрожали белые пираты.
Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или повальный мор.
— Наверно, они ушли от моря не очень далеко, — предположил Манаури, — и завтра мы легко их найдем.
— А где находятся остальные четыре деревни? — спросил я.
— На этой же реке, но выше по течению.
— Далеко отсюда?
— Недалеко. Ближайшая деревня — два раза по десять выстрелов из лука.
— Двадцать выстрелов из лука, — подсчитал я, — это значит примерно полчаса ходьбы. Совсем близко!
— Близко.
Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — проговорил он. — Надо посмотреть, что делается там.
— Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!
Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке, велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.
На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь, свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища, вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном клочке джунглей.
Ночи в далеких вирджинских лесах тоже имели свои голоса; не было недостатка в разных звуках ночной порой и в зарослях колючего кустарника на острове, недавно нами покинутом, но все это не шло ни в какое сравнение с дикой оргией звуков, раздававшихся здесь, у этой реки.
Индейцы, привыкшие к таким концертам, не обращали на них ни малейшего внимания.
— Это ужасное шипение издают, наверно, цикады, — проговорил я.
— Да. Цикады и разные насекомые, — ответил Манаури.
Какая-то тварь грозно замяукала.
— Дикий кот? — невольно вздрогнул я.
— Нет, древесная жаба.
Потом раздался стук, словно кузнец ковал молотом косу.
— А это кто? Птица?
— Тоже жаба, но водяная.
Вдруг — глухое хрюканье и потом всплеск. Манаури с минуту задумчиво прислушивался.
— Не знаю, что это, — признался он. — Похоже, большая водяная крыса…
— А крупные хищники здесь бывают?
— Наверное, бывают.
Вождь спокойно огляделся, окинул невозмутимым взором заросли и заверил:
— Но сейчас их здесь нет…
Зато примечательной особенностью этого места, истинным его проклятьем были целые тучи комаров, тысячи, миллионы комаров. Они облепляли человека и впивались в него как одержимые. Индейцы, как видно, более к этому привычные, мужественно переносили это бедствие, лишь лениво отмахиваясь. Я же близок был к умопомрачению и в конце концов, отойдя шагов на сто от прибрежных зарослей, взобрался на песчаный пригорок и здесь лишь смог наконец вздохнуть свободно: в воздухе ни одного комара. Довольный, я расположился поудобнее в стал ждать.
Вскоре вернулись наши разведчики. Принесенные ими вести были неутешительны и подействовали на нас удручающе: все четыре селения араваков оказались покинутыми так же, как и деревня на берегу лагуны.
— Нигде ни одной живой души, а хижины и шалаши почти все развалились,
— сообщили прибывшие, Не мешкая более, мы отправились в обратный путь к шхуне, оставив на берегу Вагуру и с ним двух индейцев ждать, когда на рассвете мы введем корабль в лагуну. Мы оставили им три пистолета и поручили держать глаза и уши открытыми, дабы утром нас не подстерегла на берегу какая-нибудь неожиданность.
ХРОМОЙ ИНДЕЕЦ АРАСИБО
Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или — как бы это сказать — протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза, чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер. К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды залива.
— Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, — заметил Арнак.
— Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, — согласился я.
Вдали, на юго-западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие-то признаки жизни… и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали нам руками знаки.
— Вот наши! Вагура! Я узнал его! — воскликнул Манаури.
— Но их, кажется, четверо, если я не ошибаюсь! — удивился я.
— Четверо. Один прибавился.
В подзорную трубу я отчетливо рассмотрел трех наших товарищей и с ними кого-то четвертого, совершенно незнакомого. Это был индеец. Судя по всему, наши держали себя. с ним по-дружески. Я протянул трубу Манаури.
— О-ей! — воскликнул он возбужденно, едва взглянув в окуляр.
— Ты его знаешь?
— Знаю. Это человек из нашего рода. Арасибо.
— Значит, все-таки какой-то след от ваших остался?
— Остался.
Мы подплыли к месту, где нас ждали четыре индейца. Бухта здесь была глубокой, и нам удалось бросить якорь в каких-нибудь десяти саженях от берега Радость от неожиданной этой встречи была огромной но по своему обыкновению индейцы не выражали ее ни словом, ни жестом, и лишь глаза их горели от волнения.
