Рядом с Горькой Ягодой пляшут Большой Бобр, Рваный Ремень, Горностай и Черный Бизон. Вокруг них воины, отбивающие ритм ладонями и ударами древков копий о боевые щиты.
Бобр, Горностай, Ремень и Бизон раздеты по пояс. Тела их блестят от пота. В руках у них томагавки. Лезвия секут воздух, вспыхивая в свете костра. Каждый удар поражает невидимого врага. Бегите, Духи Тьмы, беги, Канага, трепещи, Кен-Маниту — Дух Смерти, в своей темной стране. Дайте дорогу Утренней Заре, по лучам которой ути вступят на тропу воинов!
Мужчины, отбивающие ритм танца, начинают петь:
О Великий Дух Маниту,
Дай им силу медвежьих лап,
Дай им твердость его когтей,
Дай отвагу лесного волка
И неистовость дикой рыси!..
Голоса воинов поднимаются все выше и смолкают. Замедляется ритм танца.
От группы танцующих отделяется Горностай и идет к типи Высокого Орла.
Та-ва складывает жареное мясо в кожаный мешочек и, передавая сыну, говорит:
— Пора, Тадек. Пора, мой дорогой ути!
Он с удивлением смотрит на нее. Он впервые слышит польское имя свое, которое она все эти годы носила в сердце.
Глаза матери от слез кажутся очень блестящими.
Та-ва берет сына за плечи и прижимает его голову к своей груди.
Как быстро бьется ее сердце!
На одно мгновенье, на один коротенький миг он тоже прижимается к ней.
Она шепчет слова Песни Прощанья:
Ты уходишь в далекий путь,
Чтоб надолго забыть обо мне,
Но запомни, малыш, навсегда:
Только сила и ясный разум
Будут верными в трудный час.
— Спасибо, мама… — Она слышит его голос уже издалека. Он уже уходит от нее… В мыслях своих он уже там, в круге костра, среди сверстников, среди взрослых воинов. Как давно он мечтал об этом дне!
Полог типи откидывается.
Треугольник света закрывает большая фигура Горностая.
— Ты готов, ути?
— Иди, — подталкивает сына Та-ва.
Последнее прикосновение к плечу. Он еще такой маленький, такой беспомощный!
Горностай берет его за руку. Полог опускается.
Все.
Она не увидит его двенадцать лет…
Станислава падает на шкуру у очага. Дыханье останавливается в груди. Ей кажется, что она сейчас потеряет сознание.
○
Она пришла в себя только тогда, когда услышала в типи голос Высокого Орла.
— Праздник Удаления кончился. Все мальчики на пути в лагерь Мугикоонс-сит. Пусть моя жена будет рада. Я хочу, чтобы наш сын поскорее встал рядом со мной.
○
Так она проводила Тадеуша, получившего через два года за меткую стрельбу имя Танто — Железный Глаз.
○
Судьба оказалась благосклонной к Та-ва. Через год она подарила ей дочь. В типи вновь зазвенел детский голос. Он принес с собой новую радость и новые заботы.
Девочку назвали Тинагет[*], потому что была она худенькой и гибкой, и такой же трепетной, как дерево, имя которого ей дали.
По ночам густой иней покрывал деревья. Ручьи и лужи затягивались ломкой стеклистой коркой, которая не таяла даже днем, но снега еще не было.
Отряд обосновался в чаще на берегу безымянного ручья. Здесь, среди вязов и ясеней, небольшими группами росли молодые сосны и ели, под которыми партизаны поставили свои шалаши.
Станислав научил их строить настоящие нукевап[*], в которых можно разводить большой костер, незаметный снаружи. На вершине нукевап, у дымового отверстия, он поставил щитки из бересты, и независимо от того, с какой стороны дул ветер, дым не поднимался прямым столбом, а стелился понизу, не выдавая присутствия людей.
Станислав сам заготавливал и сушняк для костров. Он выбирал липовые и березовые ветви и сучья, которые горели без треска, чистым пламенем, почти не давая дыма.
Он удивлялся тому, что многие партизаны не могли отличить одну породу дерева от другой. Ему достаточно было беглого взгляда на какой-нибудь старый сучок, ставший серым от времени, чтобы безошибочно сказать, дуб это или клен.
После рейда в Дембовцы прошло десять сытых, спокойных дней. Два раза в сторону деревни посылали разведчиков, но они доносили, что там все тихо, только мотоциклы и танки куда-то исчезли.
Однако все на свете имеет свой конец. Кончились и продукты с эсэсовского склада. И снова перед партизанами встала проблема запасов и обмундирования.
Разведчики чуть ли не круглосуточно дежурили у дороги, проходившей в трех километрах от лагеря.
Наконец, на четвертый день, на стоянку прибежал Ян Косовский с известием:
— Шесть повозок и всего пять человек охраны, не считая возниц! Тянутся еле-еле.
— Уверен, что продукты? — спросил Лёнька.
— Похоже. Какие-то картонные коробки и ящики. Некоторые обшиты материей, как почтовые посылки.
— Бери двенадцать человек.
Через двадцать минут цепь вытянулась в придорожных кустах.
Место выбрали с таким расчетом, чтобы на небольшое время опередить обоз. Голые кусты плохо прикрывали людей, да партизаны и не пытались тщательно маскироваться. Главное — чтобы все произошло внезапно.
Фуры выкатились из-за поворота и неторопливо загремели по окаменевшей от утреннего мороза дороге. Они шли на расстоянии шести — восьми метров друг от друга. В передней сидело три человека — возница и два солдата, один из которых, удобно развалившись на ящиках, наигрывал на губной гармошке какой-то бодрый мотив. На двух средних фурах солдат вообще не было.
— Берите на прицел всех сразу! Пулемет в ход не пускать! — сказал Косовский.
Фуры приближались. Когда они поравнялись с цепью, губная гармошка визгливо выкрикнула конец мотива: «Хи! Хо! Ха!». Солдат продул ее и сунул во внутренний карман шинели. Затем сдернул с шеи автомат и, крикнув что-то, дал очередь по кустам, обрамляющим дорогу.
Для чего он это сделал? Может, в самый последний момент заметил партизан? Или просто, возбужденный музыкой, решил так закончить песенку?
Треснул длинный залп, и с подвод на дорогу покатились темно-зеленые фигуры. Еще один залп.
Лошади передней фуры рванули и понесли. Мертвый возница вылетел через борт и некоторое время тянулся за повозкой на вожжах, пока не попал под заднее колесо. Солдат, стрелявший из автомата, мешком упал на дорогу, но тотчас вскочил и вскинул руки. В следующий миг он опрокинулся на спину, получив пулю в грудь. Средние возы сцепились колесами, и лошади бились в постромках, пытаясь вырваться из хомутов. Остальные фуры остановились при первых же выстрелах, и теперь пули щепили их борта и спицы колес. Коробки на одной из телег начали куриться голубоватым дымком, — видимо, кто-то ударил по ним зажигательной.
