Георг — Синяя Птица пробовал объяснять, но сестры даже не обратили внимания на его слова.
— Ты выглядишь как настоящий дикарь. Тебе надо скорее переодеться. — Они притащили старые брюки и пиджак Эндрю и не успокоились пока он не влез в поношенные одежды брата. Его чуб был тут же обрезан.
Вопросы так и сыпались на возвратившегося. Сестры и братья, казалось, и не ожидали ответов. Им так хотелось узнать как можно больше нового, что Георг едва успевал открыть рот, как его перебивали. Торопливые и бессвязные вопросы только смущали юношу. В доме Черепах никогда не перебивали. Каждый заканчивал свою речь, и только тогда мог заговорить другой.
Георг — Синяя Птица начал рассказывать о Бобровой реке, о своих новых родителях, о Малии и Диком Козленке. Рассказ оживил его, но сестры беспрестанно перебивали, а это очень мешало сосредоточиться.
Наконец Эндрю закончил мучительную беседу.
— Ну, ты должен быть доволен, что вырвался от этого сброда индейцев! Утром мы начнем корчевать два новых акра. Юноша взглянул на брата. То, что тот прервал его рассказ, да и презрительный тон, которым это было сделано, глубоко оскорбили его. И вечером, засыпая в постели под своей накидкой, он не мог сдержать горьких слез обиды и щемящей тоски по «родине».
На следующее утро он был поднят спозаранку.
— Мы должны торопиться, иначе ничего не сделаем.
Еще полусонный, юноша последовал за братом к опушке леса. Он не обращал внимания на чужого мужчину, которого брат нанял в помощники; от многодневного перехода ломило все суставы.
Втроем они принялись за работу. Передняя линия деревьев, возвышавшаяся точно ряд колонн, была уже подрублена на высоте половины человеческого роста.
Глубокие зарубки белели на темных стволах деревьев.
— Сегодня мы срубим вот этот ствол, да так, чтобы, падая, он повалил весь ряд, — сказал Эндрю и указал на огромный бук, который не могли бы охватить и трое взрослых
Вскоре застучали в такт топоры. Но Георг не смог долго выдержать. Он не был приучен к такой тяжелой работе. Рубка тонких сухих веток для очага в поселке Плодородная Земля была детской игрой по сравнению с рубкой живого, упругого дерева. Да и рукоятка была не по руке. У него вскоре появились кровавые мозоли и была содрана кожа на ладони. Там, в поселке индейцев, каждый сам готовил топорище, подгоняя так, чтобы его было удобно держать.
Бесчисленные наставления сыпались на голову юноши:
— Ты должен рубить сильнее!
— Ты не так держишь топор!
— Ты не так стоишь!
Наконец Эндрю сделал недовольное лицо и проворчал:
— Да ты ничему не обучен. Пограничник должен уметь обращаться с топором.
Было уже далеко за полдень, когда ствол бука затрещал и легкий трепет пробежал по его ветвям. Медленно начал падать могучий гигант, и его крона, точно жалуясь, все ближе и ближе клонилась к кроне соседнего дерева. Но вот грохот прокатился по всему ряду. Деревья, цепляясь друг за друга, начали наклоняться и потрескивать под напором умирающего бука-великана. Стволы стройного ряда, переламываясь на засечках, трещали и падали на землю.
Вечером Георг, спотыкаясь от усталости, тащился домой позади всех. В его усталом мозгу всплыл дом Черепах. Там сейчас, наверно, сидят у дома под деревьями и лущат маис. А здесь вообще, видимо, не бывает вечеров-муравейников.
Дни проходили в напряженной работе. Казалось, постоянная спешка управляла всей жизнью, и все же всего переделать не успевали.
Наконец начали вывозить на волах к ручью сухие, срубленные в прошлом году, деревья.
— На опушке леса нельзя сжигать. Все кругом загорится и мы сами сможем сгореть, — сказал Эндрю.
Два вола тащили толстую железную цепь. Питер водил животных. Георг и батрак обвязывали цепями стволы. Волы тянули их один за другим вместе с густыми ветвями. На берегу ручья вырастал новый вал из деревьев, а между ними проглядывали примятые кусты в их осеннем багряном уборе, как обрывки разорванного венка.
Когда вывозили последнее дерево, рука Георга попала под цепь. Слабость от непосильной работы и бесконечные окрики притупили его внимание. Кисть руки была поранена.
— Твое счастье, что тебе не отрубило пальцев! — успокоил батрак.
— Иди к ручью и охлади в воде руку, — посоветовал Эндрю.
Ни у кого здесь не было времени, чтобы обращать внимание на такую мелочь, а целебной мази здесь тоже не водилось.
В полузабытьи Георг опустил руку в воду, унимая боль. Он не спускал глаз с поджигателей деревьев. Брат и батрак прыгали с факелом вокруг наваленных стволов, временами совсем исчезая между ветвями.
Некоторое время по валу танцевали, потрескивая, языки пламени, облизывая деревья. Наконец с завыванием поднялся в небо первый мощный огненный столб. Вскоре запылал весь вал. Удушливый дым проникал и в нос и в рот юноши. Он смотрел на дикую игру пламени, в котором сгорал вековой лес. Георг слышал крики братьев и треск раскалывающихся стволов.
Глухая тоска охватила юношу. Возникла ли она при виде умирающих деревьев или оттого, что нестерпимо болела пораненная рука? Этого Георг не знал, он только чувствовал, что здесь беснуется чуждая сила; она топором и огнем наступала на то, что существовало задолго до ее появления.
На следующий день Георг — Синяя Птица остался дома. Эндрю скорчил недовольную гримасу, но брат действительно не мог пошевелить поврежденной рукой. Бесцельно бродил юноша по дому и саду, и его мысли были далеко, на Бобровой реке. В нем с удесятеренной силой пробудилась тоска по «родине», может быть потому, что тяжелая работа больше не угнетала его и не отвлекала от дум. Юноша постоянно видел перед собой образы своих краснокожих родителей, тогда как лица белых вспомнить не мог. Думал он о доме Черепах с его спокойной, неторопливой жизнью. Там во время работы пели, здесь никто не поет.
— А где же наш старый Шнапп? — спросил он сестер. Девушки должны были напрячь память, чтобы вспомнить о судьбе собачонки.
— Да, собака стала болеть, и Эндрю пристрелил ее.
Юноша ужаснулся, потому что в его сердце Шнапп занимал такое же место, как сестры и брат, а Эндрю поступил с псом не лучше, чем Косой Лис. Впрочем, он знал, как быстро белые берутся за оружие. Он это испытал на себе во время выварки соли.
На следующее утро он пошел с братьями туда, где были сожжены деревья. Широкая безжизненная полоска тянулась вдоль ручья. Обугленные коряги, кучи золы и запах гари — вот безмолвные свидетели опустошения.
— Здесь будет хорошая почва под пшеницу, — высказал вслух свои мысли Эндрю.
— Зола-лучшее удобрение для земли, — подтвердил Питер.
— Да, но деревья мертвы, — сказал Георг — Синяя Птица.
