— Это пройдет, — сказал сеньор Эрнесто, немного погодя. — Но скажите мне, Бенно, неужели вы действительно сказали, что хотите писать вашей бабушке? Не ослышался ли я? Или вы называете так из дружбы какую-нибудь знакомую вам с детства старушку? Ведь ваши дед и бабушка давно умерли, если я не ошибаюсь?
— Нет, бабушка моя жива, это мать моего отца, о ней-то я и говорил сейчас!
— И зовут ее Маргарита Цургейден, урожденная Фолькерс? Но возможно ли это? Возможно ли, чтобы она была жива?
Как бы предчувствуя нечто необычное, Бенно взглянул во взволнованное лицо своего собеседника.
— Отчего вы так спрашиваете об этом, сеньор? Отчего это так волнует вас? Неужели вы когда-нибудь знавали моего отца, или, быть может, он еще жив? Неужели?..
— Ах, Бенно! Дорогое, возлюбленное дитя мое! — прошептал сеньор Эрнесто, обвив шею сына обеими руками и прижимаясь лицом к его лицу. — Бенно! Бенно, мой ненаглядный мальчик!.. — и голос его перешел в тихое рыдание.
— О, Боже! Неужели я дожил до такого счастья! — воскликнул Бенно. — Нет, сеньор, вы ведь не шутите, ведь это в самом деле так! Какое счастье! Какое громадное счастье!
— Да, но я купил его дорогой ценой… О, если бы ты знал, как я страдал, как мучился с того момента, когда узнал, что ты мое дитя, мой единственный сын, и я не смел, не мог тебе открыться, не мог назвать себя твоим отцом, так как думал, что между нами лежал тяжелый грех, страшное преступление, которого не могли искупить ни годы добровольного изгнания, ни исцеляющее время, которое угнетало меня и день, и ночь. Я и сейчас не смею осквернить твой слух этим страшным признанием…
— Постой, отец, я знаю все… Знаю, что тебя заставило покинуть и отчий дом, и дорогую родину… Это — слова брата твоего, сказанные тебе им в вестибюле дома… я до сих пор не мог все догадаться, что это могло быть, но теперь мне все ясно, я знаю, что он тогда сказал тебе. «Мать твоя умерла, ты — ее убийца!» — да, отец? Он сказал тебе это, но это — ложь! Бабушка жива, она была жива, когда я уезжал, мало того, она ни на минуту в тебе не усомнилась и никогда не допускала мысли, чтобы ты мог поднять на нее руку!.. Да!..
— О, он должен ответить мне за это! — простонал сеньор Эрнесто. — Все эти долгие годы он заставил меня прожить под гнетом страшной мысли, что я преступник. Все эти годы я не мог найти нигде себе покоя. Я, как Каин, не мог нигде найти себе места, и это он сознательно допустил, сознательно вверг человека в такую пучину бедствий и мучений!
— У дяди нет ни сердца, ни души, он этого понять не может!.. Но Бог с ним, отец, ведь все его намерения не привели ни к чему, они послужили только нам же на благо. Бог свел нас здесь, потому что судьба людей не в руках человека!
— Да, да! — подхватил сеньор Эрнесто. — Она в руках Всевышнего, праведного судьи!
— Отец, ты будешь писать бабушке вместе со мной сегодня?
— Нет, Бенно, это слишком взволнует ее, лучше мы сами явимся туда, не предупреждая никого о своем возвращении!
— А мое письмо к Гармсу!
— И его не стоит отсылать, потому что оно придет к нему, вероятно, одновременно с нами, если только не позже! А теперь посмотри сюда, мой мальчик, — добавил он и, достав свой бумажник, выложил перед ним на стол и свои документы, и старый, уже знакомый читателю, рисунок.
— Я разорву, Бенно, этот рисунок, потому что он лжив: никогда Господь навеки не изгоняет из рая! — и Эрнесто разорвал рисунок на мелкие клочки.
В этот момент в комнату вошел доктор.
— Я пришел посмотреть на нашего больного! — сказал он.
И все трое мужчин подошли к постели больного. На все вопросы и обращения к нему Рамиро по-прежнему ничего не отвечал, но его тусклый, почти угасший уже взгляд давал понять, что он узнает своих друзей и благодарит их за заботу.
— Все кончено! — сказал со вздохом доктор Шомбург, отходя от постели больного. — Но мы постараемся сделать все, чтобы поддержать его силы!
В последующие дни Рамиро хотя и мог уже говорить и делать кое-какие движения головой и дрожащими, как у преклонного старца руками, хотя принимал пищу и был в полном сознании, но силы его не восстанавливались, лицо осунулось, глаза ввалились.
— Я желал бы теперь только одного, — сказал он, — это увидеть монастырский сад, побывать на том месте, где в последнее время любил сидеть брат Альфредо.
— С тем, чтобы самому лично попытаться найти этот загадочный клад?
— Я сам! Сам? — и он с ужасом и отчаянием взглянул на свои совершенно бессильные дрожащие руки. — Нет, моя песенка уже спета, но я желал бы видеть это место: другие не могли найти его, потому что не знали многих событий, многих подробностей того дня, когда эти алмазы были зарыты, поэтому я, только я один, руководствуясь некоторыми соображениями, могу составить верные предположения относительно того места, где они должны находиться. Бенно, не откажете мне в вашей помощи? — добавил он молящим тоном.
— О, конечно, я готов сделать для вас все, что в моих силах!
В лице бедного страдальца мелькнул луч радости и надежды.
— Прикажите скорее отнести меня туда, не теряйте времени: я чувствую, что минуты мои сочтены.
Бенно хотел было протестовать, но Рамиро прервал его.
— Я умру охотно, мой добрый друг, так как теперь уже что-то оборвалось во мне, что-то умерло. Бенно, спешите, время не терпит, пусть меня отнесут в монастырский сад!
По просьбе Бенно, сеньор Эрнесто тотчас же распорядился приготовить удобные носилки, но тут же стал отговаривать сеньора Рамиро от этой затеи.
— Бросьте вы эту мысль о вашем сказочном сокровище, сеньор, о ваших близких я позабочусь, я — человек богатый и могу обеспечить им вполне безбедное и беззаботное существование. Жена ваша ни в чем не будет нуждаться, о детях ваших я берусь позаботиться и воспитать из них честных и порядочных людей. Я буду им отцом и хранителем, пока я жив. Ну, довольно вам этого? Клянусь вам, что все это я исполню честно!
Рамиро растроганно протянул ему свою дрожащую руку, но вместе с тем сказал:
— Благодарю, вы сняли вашим обещанием большую тяжесть с моей души, но я не могу сомкнуть навеки глаза, не повидав того места в парке, что-то неудержимо тянет меня туда!
Принесли носилки, бережно и осторожно поместили больного, и восемь прежних спутников и товарищей с готовностью предложили отнести его в монастырский сад.
По просьбе умирающего один из монахов указал то место, где так любил проводить большую часть дня покойный настоятель монастыря Святого Филиппо. Когда монах и товарищ Рамиро, которые принесли его сюда, удалились и он остался один с Бенно, больной стал внимательно осматривать местность. Как раз против того места, где его посадили в удобном кресле, принесенном монахом из монастыря, стояла высокая старая пальма с величественной кроной и множеством воздушных корней, ползучих и вьющихся, растений, почти сплошной завесой окутывавших ее ствол.
