– До свидания, мистер Фрейер, сэр, – сказал я и повернулся к сходням, и он проводил меня до них – туда, где другие моряки услышать нас не могли. – Надеюсь, вы не сочтете меня дерзким, сэр, если я скажу, что служить рядом с вами было для меня удовольствием. Я проникся огромным уважением к вам.
Произнеся это, я нервно сглотнул, потому что слова мои все-таки были дерзки.
– Спасибо, Джон Джейкоб, – ответил он, в кои-то веки прибегнув к моему настоящему имени. – Ты рад возвращению домой?
– Вообще-то, сэр, я стараюсь особо об этом не думать.
– Ты окажешься там раньше нас. Я хотел бы попросить тебя… – Он умолк, прикусил губу, выбирая правильные слова. И наконец: – Мастер Тернстайл, когда ты вернешься в Англию, тебе зададут немало серьезных вопросов на самые разные темы. Конечно, ты предан капитану. Я и сам был бы предан ему, если бы чертов дурак мне это позволил.
– Сэр… – начал я, однако он не дал мне договорить.
– Я сказал это не потому, что хочу очернить его. Просто так уж оно и есть. Я хочу лишь, чтобы ты честно и правдиво отвечал на любой вопрос, какой услышишь. Понимаешь, ты должен хранить верность не капитану, не мне, даже не королю. Себе самому. Возможно, ты еще не осознал истинного значения того, что тебе довелось увидеть и услышать, но оставайся правдивым и искренним, и о большем тебя никто попросить не сможет. Ни капитан, ни я. Ни даже мистер Кристиан с его шайкой негодяев. Ты меня понимаешь?
– Да, сэр, – ответил я. Так оно и было, и я пообещал ему, что не скажу ничего, кроме правды.
– Тогда дай мне руку, – сказал он. – Спокойного тебе пути.
Я протянул ему руку, мистер Фрейер посмотрел-посмотрел на нее, но пожимать не стал, а просто обнял меня и крепко прижал к себе.
– Ты был хорошим товарищем, – сказал он мне на ухо. – И можешь стать прекрасным мореходом. Подумай об этом.
– Я, сэр? – спросил я и отступил от него, приподняв в удивлении брови.
– Да, ты, сэр, – ответил он. – Подумай, ладно?
Сказав это, мистер Фрейер покинул меня и повел оставшихся на берегу моряков к поселению, где им предстояло ждать отплытия корабля, который доставит их на родину.
Так началось последнее наше плавание, наше возвращение домой.
Никаких официальных обязанностей на корабле у мистера Блая не было, хоть он и рад был оказать любую помощь, о какой его попросят, и потому мой капитан обратился просто в почетного пассажира. Ужинал он по большей части в своей каюте, но время от времени присоединялся к вечерним трапезам капитана и офицеров «Усердия». Впрочем, я видел, что удовольствия они ему не доставляли, поскольку наши хозяева посматривали на него не без удивления, не понимая, как мог капитан одного из кораблей Его Величества этот корабль потерять.
По-моему, он и сам задавался этим вопросом на всем нашем пути в Англию.
Мне же заняться в дороге было нечем. У капитана «Усердия» имелся собственный мальчик-слуга, поэтому я оказывал капитану Блаю кое-какие услуги, когда он в них нуждался, но это случалось нечасто, и я на протяжении всего нашего плавания изнывал от скуки да предавался мечтаниям. Конечно, живот мой был полон, воды я пил вдосталь, однако ничего интересного на борту торгового судна не происходило, не то что на «Баунти», а погода во весь наш путь оставалась мирной и мягкой. Сказать по правде, я даже заскучал по штормам.
Тем временем капитан Блай корпел над своей записной книжкой, писал отчет о нашем путешествии и о бунте, готовясь к тому, что мистер Фрейер назвал «серьезными вопросами», которые встретят нас по возвращении домой. Кроме того, он сочинял длинные письма к сэру Джозефу Банксу адмиралам военного флота и своей жене Бетси; зачем он это делал, для меня оставалось загадкой, ведь ему предстояло увидеться со своими адресатами раньше, чем они получат его послания.
Еще до того как отплыть на «Усердии», он составил список всех мятежников с указанием их примет и повадок, копии этого списка мистер Блай оставлял во всех портах, в какие мы заходили, надеясь, что это положит начало поимке негодяев, я же ни малейшей уверенности в том, что их поймают, не питал.
И наконец утром 13 марта 1790 года, через два года и три месяца после того, как мы вышли из Спитхеда, наш корабль достиг Англии. Доставил нас домой.
Лейтенанта Вильяма Блая, капитана без корабля.
И Джона Джейкоба Тернстайла, молодого человека шестнадцати лет, отродясь не имевшего ни кола ни двора.
2
В детстве улицы Портсмута казались мне очень широкими. Да и сам город – огромным, с целый мир. А жители его – единственными людьми, имевшими какое-то значение. Теперь же, снова выйдя на эти улицы, я поразился их узости – а может быть, тому, как расширились собственные мои горизонты. Я был уже не тем мальчиком, что покинул их холодным декабрьским утром 1787 года. И отличие мое от того мальчишки я обнаружил сразу.
Мы вернулись в Англию уже некоторое время назад, и скоро я должен был приступить к исполнению своих обязанностей в Лондоне, однако, получив свободную неделю, решил еще раз увидеть город, где родился и вырос.
Когда я направлялся туда, живот мой подводило и скручивало от страха повстречать мистера Льюиса, хоть я и боялся его куда меньше прежнего. Во время плавания на «Баунти» я строил планы побега, обдумывал, где мог бы укрыться, уберечься от его вездесущих свирепых глаз. И вот я возвращался в город по собственному почину. Думая об этом, я пусть и ощущал в себе новые силы, но тем не менее нервничал.
Я прошелся по улицам Портсмута, и ноги сами привели меня туда, где начались мои приключения. К книжной лавке, у которой француз, мистер Зелес, разговаривал со мной, пока я изыскивал возможность стянуть его карманные часы. Овощные и фруктовые лотки стояли на прежних местах, хозяйничали за ними те же люди, но сегодня они не набросились на меня, дабы оторвать мне руки-ноги, но приветственно окликали, уверяя, что яблоки их и орехи – лучшие в стране, таких расчудесных мне не найти, даже проделав путь от Лендс-Энда до Джон-о-Гроутса, так не желаю ли я купить их? И то сказать, одет я был куда лучше. И пострижен коротко, опрятно. Флот наделил меня хорошими штанами и парой сорочек, отчего я выглядел ныне как добропорядочный молодой джентльмен.
– Носовой платочек, сэр?
Я обернулся на женский голос – и кого же увидел? Флосс Маккей, которой я в былые дни сам приносил чужие носовые платки, извлекая их из карманов джентльменов, Флосс за фартинг спарывала монограммы, и я продавал платки, зарабатывая на каждом по пенни.
– Хорошие платочки, сэр, – прибавила она. – Лучших не найдете.
– Ты не узнаешь меня, Флосс? – с улыбкой спросил я, и она нахмурилась, занервничала, как будто я собирался обвинить ее в некотором неприличии и кликнуть полицейского, чтобы тот ее задержал.
– Нет, сэр, – поспешила ответить она. – И если вы думаете, что платочки мои чем-то нехороши, так покупать их вовсе необязательно, и желаю вам доброго дня.
– Это же я, Флосс, Джон Джейкоб Тернстайл. Помнишь меня?
Флосс вытаращила глаза, приоткрыла рот, я испугался, что она повалится от удивления на землю.
– Быть того не может… – прошептала она.
– Еще как может, – заверил я.
Флосс со смешком протянула руку, чтобы пощупать ткань моей куртки.
– Джон Джейкоб Тернстайл, – повторила она. – А я думала, ты помер.
– Жив-живехонек.
– И в добром, как вижу, здравии. – Она широко улыбнулась. – Ты ведь в море сбежал. Так мне рассказывали. На торговом судне.
– Это было не торговое судно. Один их фрегатов короля Георга. Но ты права, я уходил в море. И только сейчас вернулся.
– Надо же, – сказала она, оглядывая меня с головы до пят. – Как ты вырос! Высокий, красивый, загорелый. Я бы тебя ни за что не узнала. Куда ж ты плавал?
– На остров, который называется Отэити. В Тихом океане.
– Никогда о нем не слышала, утеночек. Однако тебе он пошел на пользу. Ты был прав, что убрался отсюда, – таким, как ты, тут делать нечего. Если я не сильно ошибаюсь, ты теперь не шаришь по карманам.
