Через некоторое время старший помощник губернатора выехал со всеми материалами следствия в столицу для окончательного решения вопроса о пленных.
Наступила и прошла зима, близилась уже весна, а в положении пленных ничего не менялось, только кормить их стали ещё хуже.
Иногда, по просьбе капитана, Алексей спрашивал караульных солдат о новостях. Ответ был всегда один и тот же:
— Плохие дела ваши, очень плохие! Если бы они были хорошие, столица ответила бы уже давно.
— Остаётся единственное, — говорил капитан Хлебникову, — бежать. Следовало попытать счастья ещё в Хакодате. Но бежать мы сможем и отсюда, — берег не так-то далёк. С весной восточные ветры пригоняют сюда туманы. Дождёмся такого ветра — и в путь. Я не вижу другого выхода…
— Я согласен, Василий Михайлович, хотя бы этой ночью, — откликался Хлебников без колебаний. — Однако следует со всеми нашими условиться. Матросы Макаров и Шкаев прямо настаивают — мол, скорее! А вот Васильев и Симанов почему-то молчат… Одно отвечают: «Как господин Мур скажет»… Почему это Мур и с какого времени стал для них старшим? И ещё не знаю, как быть с Алексеем. Разве открыть ему, что начинаем готовиться? А вдруг донесёт?..
— Сначала мы договоримся между собою, — решил Головнин. — Алексею можем сказать в самые последние минуты. С Муром я сам поговорю.
Он встретился с мичманом при первой же прогулке в коридоре. Медленно шагая рядом к дальнему углу, капитан спросил насторожённо и тихо:
— Вы согласны, мичман, бежать?
Мур вытянул шею и удивлённо обернулся к Головнину.
— Изволите шутить, Василий Михайлович? Куда бежать? На верную гибель?
— Бежать к морю. Мы захватим рыбачье судно и, пользуясь туманом, уйдём к Татарскому берегу или в самый Охотск. Гибель, конечно, возможна, однако возможен счастливый исход…
Мур не ответил. Продолжая шагать рядом, он тихонько насвистывал какой-то мотив. Повидимому, он думал. Головнин тёрпеливо ждал. Резко остановившись, вскинув своё нежное лицо, мичман проговорил насмешливо и как бы поучая:
— Хорошо для романа приключений… Оставьте эти наивные мечтания, капитан.
— С какого времени, мичман, вы стали позволять себе этот тон?..
Мур усмехнулся, показав белые ровные зубы.
— Разве вам не понятно, что с той минуты, как мы оказались, — кстати, по вашей вине, — в плену, вы перестали быть капитаном?
— Помнится, вы очень хотели отправиться со мной на остров? Я очень сожалею, что взял вас с собой…
— Я тоже очень сожалею о том часе! — воскликнул Мур. — Если бы я только мог подумать… Но перестанем об этом. Никто с вами не пойдёт. Это — во-первых…
— Со мной согласны идти Хлебников, Макаров, Шкаев. Для них я попрежнему капитан… Это — русские моряки.
Мичман капризно поморщился.
— Русские! Васильев и Симанов тоже русские, но они не пойдут. А что касается меня, вам, кажется, известно: я не совсем русский. Вернее: совсем не русский. Я происхожу из немецкой дворянской фамилии.
— И на этом основании, — глухо спросил Головнин, — вы больше не считаете себя… офицером русского флота?
Мур спохватился, поняв, что слишком далеко зашёл.
— Нет, дело не в подобных основаниях. Просто я не желаю так глупо рисковать головой…
На этом и окончился их разговор.
Молодой японец по имени Тёске, приставленный к пленным для обучения русскому языку, в тот вечер был особенно разговорчив. Он пользовался у губернатора большим доверием, чем очень гордился и дорожил, а сегодня его покровитель — сам буньиос оказал юноше особую, ласку: он потрепал его по щеке. Теперь Тёске рассказывал об этом, смеясь, а караульные и начальник тюрьмы с завистью смотрели на него и находили каждое слово его умным и многозначительным.
Повидимому, что-то многозначительное Тёске решил сказать и пленным. По-русски он говорил ещё неважно, однако объясниться ему помог Алексей.
Оказывается, у японцев хранилась какая-то бумага, написанная Хвостовым. Изгнав в 1806 году японских браконьеров из бухты Анива, этот лихой человек задержал наиболее задористых и важных из них и доставил их в Петропавловск. В следующем году на пути к Итурупу он высадил задержанных на одном из японских островов с письмом на имя мацмайского губернатора.
Что было написано в послании Хвостова? Почему, допрашивая русских моряков, японцы не проронили ни слова об этом письме?
Тёске сказал, что ему содержание документа неизвестно, однако он слышал, будто в деле пленных это письмо имеет большое значение…
Утром, во время прогулки, Мур сам подбежал к Головнину. Бледный, растрёпанный, со следами бессонной ночи на лице, мичман выглядел поникшим и жалким.
— Простите меня, Василий Михайлович… я одумался. Я узнал, что они возлагают на нас ответственность за действия Хвостова. Значит, наша судьба решена… Надо бежать!..
Не забывая об осторожности, Головнин решил использовать колебания Мура и вырвать из-под его влияния двух матросов.
— Договоритесь с Васильевым и Симановым, — сказал он, — сегодня же начинаем сборы. Через два-три дня мы уйдём.
Этот срок, казалось, испугал мичмана. Мур растерялся.
— К чему же такая спешка? — говорил он позже Хлебникову. — Я полагал недели через две. Истинно говорит пословица: семь раз отмерь, один отрежь…
Хлебников хмурился, отвечая неохотно:
— Японцы-то отмерили уже не семь раз, — больше… Несмотря на ваше происхождение из немецких дворян, они успеют за эти две недели и… отрезать. Я говорю о вашей голове, мичман…
Мур ещё пытался бодриться:
— Не смейте меня запугивать!.. Я не из робкого десятка. Я согласен к побегу даже через два дня.
А Головнин тем временем говорил с курилом.
— Мы собираемся бежать, Алексей… Готовься.
Курил вздрогнул.
— Не может быть, капитан!
— Мы доверяем тебе тайну, как другу.
Алексей смотрел широко открытыми и словно невидящими глазами.
— Как другу… Я понимаю. Однако это погибель, Василий Михайлович… — Он глубоко вздохнул и резко выпрямился. — Но я с вами. Всегда с вами. Куда вы, туда и я.
План бегства, предложенный Головниным, был прост и давно уже им обдуман. После полуночи, когда пленные засыпали, а караульные уходили в свою сторожку, нужно было проскользнуть в дальний угол, к двери, перерезать деревянный брус и открыть эту дверь. Затем оставалось только перебраться через ограду. Лёгкий и прочный трап для этого можно было сделать из одежды и ремней. Шесты, на которых сушилось бельё, на первое время могли заменить оружие. Против сабель, копий и ружей с этими палками, конечно, не устоять, но Шкаев сказал уверенно:
— Смелость города берет, а рыбачью посудину возьмёт и подавно!
Теперь осталось дождаться восточного ветра. С этим ветром на море ляжет туман — надёжное укрытие для беглецов.
