Потом повернулся к рыбакам спиной и сказал коменданту, уже приготовившему бумагу для допроса:
— Я продрог, НКВД, напоил бы ты меня чайком, еще успеем наговориться.
Страх, как всегда, сменился у него безудержным хулиганством. Но, озорничая и юродствуя, он все еще не переставал дрожать.
В двенадцатом часу ночи Лиза привела Антонину Евстахиевну домой. В квартире было пусто и холодно, снег так и лежал на полу. Внук спал, накрывшись старой шубой. Видно было, что мальчишка крепко наплакался перед тем, как заснуть, один, в пустой квартире: через все лицо у него тянулись потеки от высохших слез. Старуха присела к нему на кровать и снова уставилась в окошко на красное, ветреное, нехорошее небо. Лиза растопила плиту, однако ужинать никто не стал. Тогда она тоже подсела к окошку. Шел снег и проходил, совсем рассвело, а они все сидели друг подле друга, и ветер всю ночь громыхал над их головами по крыше, тряс и расшатывал бревенчатый рыбацкий домик. Только к утру он стал стихать. Но к утру в кононовской квартире никто никого уже не ждал.
Рыбацкий бот — типа «Касатка» — это деревянное судно, шагов двадцать от кормы до носа и четыре шага в поперечнике. Оно управляется двадцатипятисильным мотором, на нем есть мачта с двумя парусами: «штафок» — малый и «трессель» — большой. Если на море ветер силой в восемь баллов, ботам уже не разрешается промышлять. Им также не позволено отходить от берега дальше чем на десять миль.
Из газетного очерка
Александр Андреевич Кононов ходил на промысел матросом. Произошло это потому, что по новым порядкам водить в море рыбацкие боты разрешается только тем рыбакам, которые прошли специальные курсы судовождения, вкратце изучили навигацию, метеорологию, умеют определить местонахождение судна по высоте звезд и проложить курс по карте, скажем от Кильдина на Колгуев. Кононов рыбачил сорок седьмой год. Он знал, у каких берегов в какое время ходит рыба, как ведут себя птицы перед погодой, какие облака к ветру, какие — к затишью. Для того чтобы сызнова переучиваться морскому делу, он считал себя слишком старым. И вот, несмотря на весь свой морской рыбацкий опыт, Александр Андреевич ходил промышлять всего-навсего старшим матросом, а капитаном на его боте был двадцатилетний парень, сын кононовского соседа по становищу.
Утром двадцать четвертого апреля «Краб» рано вышел на промысел. Утро было солнечное. За наволоком, по-весеннему голубое и тихое, лежало море. Часу в седьмом утра с берега потянул было ветерок, и они подняли оба паруса, чтобы поскорее выбежать из губы. Но паруса вскоре обвисли, и только пологая зыбь — след бегущего бота — колыхала в губе отражения береговых гор.
Милях в двух от губы, в открытом море, метали сети на треску. Капитан посоветовался с Кононовым, где им лучше стать, но Кононов смотрел не на воду, а на небо. Невидимые из губы, по всему горизонту вставали с востока высокие перистые облака. Это означало ветер.
Кононов посоветовал капитану сетей не выметывать, а заходить обратно в губу, потому что облака — дело верное. Даже не взглянув на барометр в рубке, старик сказал, что с моря нужно уходить, и чем скорее, тем лучше.
И вот, пока они спорили с капитаном — метать сети или не метать, налетел шквал. Солнце затмилось, и поднялась такая пурга, что с кормы на нос не стало видно человека. Спор их был окончен.
Мимо «Краба» в снежной мгле пронеслись две черные тени. Это боты «Форель» и «Бесстрашный» полным ходом убегали с моря под защиту береговых скал.
— Назад! — крикнул Кононов, как будто бы там, на ботах, могли его услышать. — Ах, что они делают!
Капитан, как только шквал подхватил судно, убежал в рубку. Цепляясь за снасти, Кононов кинулся за ним. Парень всем телом налег на штурвал, он поворачивал бот бортом к ветру, он тоже хотел убежать в губу, рассчитывая там укрыться от урагана.
— Побойся! — крикнул Кононов. — Опрокинемся, или вынесет на камни.
Он вырвал штурвал из рук ополоумевшего капитана и стал разворачивать бот обратно по ветру. Он не рассуждал в эту минуту, как ему поступить, чтобы спасти бот от гибели. Как человек, который, падая, бессознательно выбрасывает руки перед собой, так и старик, не размышляя, одним рывком повернул бот прочь от берега. Вся его привычка к морю, все его существо подсказывало ему это мгновенное решение бежать по ветру, по волне в снег, в бурю, но только не туда, где береговые скалы и камни, скрытые под водой, с одного удара могут разнести в щепки их легкое суденышко.
Капитан стоял в рубке в одних галошах на босую ногу (утром было жарко).
— Я пойду, — чуть слышно сказал он, — в каюту.
Шатаясь, он спустился по лесенке в трюм и повалился ничком ка койку. Кононов стал за руль.
Он велел мотористу Крептюкову прибавить ходу. Моторист выскочил из люка, крича, что ходу больше нет.
— Повороти, Кононов! — просил он.
— Куда же я поворочу? — ответил Кононов — Смотри глазами, что делается. Уж лучше убежим в море.
— Ну, — сказал Крептюков, — пожалуй, в море не хуже.
Кононов намертво закрепил руль по ветру. Он боялся подумать о тех, кто, испугавшись первого шквала, полным ходом побежал в губу. В завываниях ветра в снастях ему чудились стоны и крики о помощи захлебывающихся на волне людей. Треск деревянной обшивки под ударами волн напоминал короткий треск судна, со страшной силой брошенного на камни. Кононов сам тонул трижды и не раз видел смерть на воде. Сам он ее не боялся, не мог просто представить себе, как это он, Кононов, живой человек, вдруг захлебнется, потеряет сознание и пойдет ко дну в черные, холодные морские глубины. Но когда он думал о других, ему становилось страшно.
Что-то ударило в стенку капитанской рубки и расщепило ее сверху донизу. Снег и соленая пена хлестнули Кононова по лицу.
«Конец, — подумал старик. — Нет, не может быть, что конец. Уж больно скоро».
Он выглянул в трещину. Маленькую шлюпку, которую боты водят за собой на привязи, стоймя закинуло волной на палубу, и это ее окованное железом днище проломило рубку. Тотчас же через палубу перекатилась другая волна, и шлюпка исчезла за бортом.
Мокрый с головы до пят, Крептюков высунул голову из люка:
— Ну что, Кононов, гибнем?
— Не знаю пока, — ответил Кононов.
Он велел Крептюкову забить люк брезентом, чтобы вода не натекла в машинное, и пойти проведать капитана. Если человек еще не совсем потерял голову, пусть немедленно выходит наверх.
Привязавшись, по совету Кононова, к мачте, Крептюков забил люк, потом полез в каюту. Капитан лежал на койке ничком. Крептюков потянул его за плечо, но он выругался, сказал, что сапоги куда-то задевались, а босой он на палубу не пойдет, и вдруг заплакал.
