— Я полагаю, — глядя на мхи, сказал главный бухгалтер, — что на один квадратный километр тундры приходится одна восьмая — одна десятая человека.
— Наш товарищ, — продолжал заведующий, пропустив это замечание мимо ушей, — встретил нас как-то странно. Часа через полтора после нашего приезда он сказал, что, к сожалению, ему сегодня же необходимо вернуться в Мурманск. В его смущении и торопливости я почувствовал что-то неладное. Может быть, легенды о пятикилограммовых форелях оказались враньем? Но нет, он накормил нас по приезде великолепной форелью, и уха из маленьких гольцов была тоже очень вкусной. Ах, почему я не послушался тогда моего предчувствия!
Он уехал на своей лодке, а мы остались. Нам не терпелось поскорее добраться до озера, и, даже хорошенько не отдохнув, мы распаковали наши спиннинги и уселись на бережку. Ловля превзошла все наши ожидания. Вы поймете мой восторг, когда я вывел первую в моей жизни кумжу. Ничего подобного я до сих пор не видел. Она прыгала и кувыркалась над озером, точно молодой жеребенок на полянке. Она весила три килограмма семьсот шестьдесят пять граммов. Через полчаса мой товарищ взял вторую, которая принялась скакать еще выше. Мы забрасывали после этого дважды и взяли еще одного гольца и еще одну форель. Для вечера это было более чем достаточно.
В пять утра мы были опять у озера. Оказывается, накануне рыба просто не клевала. Да, накануне был просто неудачный для рыболова день. Сумасшедшие рыбы клевали, как только мы забрасывали приманку, они там, наверное, кусались и дрались между собой, хватали мушку, как только она касалась воды. К восьми утра у нас было навалено на берегу по пуду гольцов и форелей. Сколько может съесть один главный бухгалтер и один работник госторговли? Мы позавтракали килограммами двумя, а остальную рыбу, когда она передохла, зарыли в мох, чтобы не отравлять воду.
Целый день мы провалялись в палатке. Идти с удочками на озеро было бессмысленно, раз мы были сыты по горло. К вечеру вернулся аппетит, и мы опять заняли на бережку наши места. Рыба кидалась на наживку, точно она не ела от рождения. Мы решили выбрасывать мелочь, то есть рыбешек весом до трех кило, а брать только поувесистей. Через полчаса у нас было две кумжи, по четыре килограмма каждая. Это было все, что угодно, только не рыбная ловля. С таким же успехом я мог в Ленинграде открыть банку бычков в томате и удить в ней вилкой. Интерес приблизительно одинаковый.
Теперь вы понимаете наше положение, — оно в самом деле ужасно. Половины наших отпусков как не бывало, восемь дней мы добирались сюда и сидим здесь уже пятые сутки. Так дальше жить нельзя. Оставаться здесь еще хотя бы на день — это безумие. Мы же рыболовы, живые советские люди, а не рыболовные механизмы, не пожиратели рыб. Я хочу домой, к жене и детям. Я хочу сидеть с удочкой у Биржевого моста, ехать туда и обратно на трамвае, а под выходной день — на Оредеж, брать там за вечернюю зорю двух язей и мечтать о том, чтобы клюнул третий. И пускай мой сынишка хвастает: «Папа поймал колоссальную красноперку», — а это будет нормальная рыбка на двадцать пять граммов, а не черт знает что.
С этими словами он схватил одну из удочек, лежавших возле палатки, и опрометью кинулся к берегу. Мы поспешили за ним. Он опустил тормоз в катушке и, размахнувшись, забросил блесну с грузилом на самую середину озера.
— Раз, два, три, четыре, пять, — нетерпеливо бормотал он, отсчитывая секунды носком сапога и подводя блесну к берегу.
На семьдесят пятой секунде бамбуковое удилище в его руках изогнулось дугой, и вскоре огромная кумжа, заполярная форель, забилась на берегу, подцепленная на крючок.
— Я говорил вам, что это безумная рыба! Вы видите, что я не вру! — крикнул заведующий универмагом и, ухватив обеими руками свою добычу за жабры, размахнулся, чтобы швырнуть ее обратно в озеро.
— Постой! — сказал его товарищ. Унылые глазки вдруг оживились и заблестели под стеклышками пенсне. — Зачем бросать? Может быть, наши гости проголодались с дороги?
Заметно повеселев, он рысцой побежал к палатке за своей удочкой, но заведующий универмагом швырнул кумжу в воду, мрачно махнул рукой и сказал:
— Там, у кустов, лежат пять штук, по три килограмма каждая. Я взял их, пока ты спал, час назад.
Молча они повернулись к озеру спиной, а мы, давясь со смеху, двинулись за ними. Уха и отварная форель были действительно замечательными. За едой я не утерпел и сказал:
— Я сам матрос тралового флота. У нас бывают подъемы по десяти — пятнадцати тонн одной только трески. Вот бы где вам попробовать ловить рыбку!
— Это неуместная шутка, молодой человек, — в один голос сказали оба рыболова.
В тот же вечер мы проводили неудачливых рыболовов, которые раз навсегда решили распрощаться с тундрой. Мы откупили у них за ненадобностью складной стул, резиновые подушки и палатку, все походное оборудование, которое эти бедняги так заботливо запасли накануне своего путешествия. У них была переносная лодка из прорезиненной ткани. Чудак-рыбак в пиджачке и в галстуке сел на руль, а другой чудак-рыбак на весла, и они, погрузив в лодку свои кастрюльки, термосы, удочки и рыболовные приспособления, быстро пересекли озеро и направились вниз по реке прямым путем из тундры к Биржевому мосту и даже ни разу не оглянулись на берег — так он им осточертел.
Посмеялись же мы, когда они уехали! Даже Иван Сергеич вынул свою соску изо рта и, наверно, минут десять хрипел, плевался и кашлял.
Затем мы стали укладываться спать.
Было около двенадцати часов ночи. Легкий туман или облака протянулись над мхами, и низко опустившееся солнце было красным и удлиненным, как яйцо. Оно светило и не грело. Ветерок становился прохладным. Теперь он приносил с собой только едкий запах стоячей воды — запах дальних болот. Перед тем как зайти в палатку, я еще постоял у входа. Мхи посинели и потемнели. Тень от противоположного берега лежала теперь на всю ширину озера, и вода в нем была совсем черная. Рыба не плескалась, все точно замерло под этим чужим, длинным, холодным солнцем. Только какой-то одинокий шмель кружился еще вокруг желтых цветов возле нашей стоянки. Вскоре его слабенькое жужжание затихло.
Иван Сергеич наотрез отказался ночевать в палатке, он предпочитал мох и открытое небо. Он улегся на мху и завернулся с головой в кусок старого одеяла. Некоторое время изо всех дыр этой рваной тряпки еще валил трубочный дым, и, когда он рассеялся в воздухе, сразу же стал слышен тоненький храп. Иван Сергеич уснул. Мы вошли с Лизой в палатку.
